## 1 - Дюльфер – способ спуска по крутому или отвесному склону (или стене) с помощью веревочного троса, пропустив один из концов между ног.

Не удалось мне ни первое, ни второе – не было денег на поездку на Кавказ, даже на самый дешевый билет (все остальное шло за счет государства), а два летних месяца каникул надо было использовать для заработка на свое содержание – родители могли только прокормить худо-бедно, но не одевать – в семье трое детей и один работающий отец, первые послевоенные годы… Мать так и сказала: «Сытым в семье будешь, а на одежду у нас денег нет».

Стипендии не хватало, вот и пришлось мне пожертвовать и любимым авиаспортом, и альпинизмом – работал в летний период в пионерских лагерях то физруком, то вожатым, а однажды даже и завхозом, зарабатывал себе на приличную одежонку.

На четвертом курсе я проходил практику в городской прокуратуре в отделе по борьбе с несовершеннолетними преступниками. Прокурором этого отдела была известная в Киеве Клавдия Васильевна Кодубенко. Приятная такая тетка, рано поседевшая светлая шатенка, лет на 15–20 старше меня, фронтовичка, имевшая за войну два ордена, по внешнему облику отвечающая всем требованиям прокурорского набора – подтянутая, строгая, худощавая, всегда в коричневой прокурорской форме (в те годы форма прокурорских работников была коричневого цвета), с потрепанным темно-коричневого же цвета портфелем. Всегда часа на два раньше начала рабочего дня, где-то в шесть, полседьмого утра уже в кабинете и что-то стучит на машинке.

Но это она с виду такая строгая, а вообще-то в глазах, если внимательно посмотреть сквозь толстые стекла очков в черной простенькой оправе в эти близорукие глаза, – где-то там, в глубине детская беспомощность и какая-то щемящая сердце доброта.

Я вместе с ней вел несколько уголовных дел, в которых были замешаны малолетние или несовершеннолетние преступники, в том числе одно из нашумевших в Киеве дел по изнасилованию. Это была банда так называемых малолеток во главе, конечно, взрослого опытного негодяя – шофера грузовика. Дело было запутанное и сложное. Мы старались уложиться в сроки, тем более что оно контролировалось самим генеральным прокурором Р. И. Руденко, в то время работавшим в Украине. Вся эта группа была арестована и содержалась в Лукьяновской тюрьме, куда мы довольно часто ездили их допрашивать. После долгой езды на трамвае шли пешком к тюрьме и проходили мимо действующей церкви. И каждый раз Клавдия Васильевна говорила: «Георгий! Возьми у меня мелочь и подай убогим и нищим старухам, я сама не могу, я в форме». Я хорошо понимал ее, сам сострадал нищим и убогим, коих в те годы в Киеве было предостаточно, молча брал деньги и раздавал «серебро» и «медь» всем понемножку. Я не видел, чтобы она крестилась, но искоса замечал, как она строго и внимательно смотрит на храм и на мою раздачу мелочи, как бы соучаствуя со мной. Но ничего подозрительного, и ничего плохого не подумаешь о таком человеке.

Практику мы проходили вдвоем с сокурсником Валерием Захаровым. И вот однажды, придя на работу, мы увидели за столом в кабинете К. В. Кодубенко двух незнакомых суровой внешности мужчин, не ответивших на приветствие, при этом один из них был в кепке. Оба внимательно смотрели на вошедших.

– Вы кто? – после приветствия спросил я.

– А вот сейчас узнаете, – вместо ответа сказал один из них и ткнул под нос мне красную сафьяновую книжицу с надписью золотом «МГБ УССР», мгновенно захлопнув ее. Я так и не успел прочитать содержимое книжицы-удостоверения, но на фотографии точно был его предъявитель. Я сразу же «окрестил» их – «типы».

– Вы давно работаете в этом отделе? Покажите-ка ваши временные удостоверения, горе- практиканты.

Какой смысл вложил главный «тип» в эти слова «горе-практиканты», я так и не понял. Смысл этих слов стал мне ясен спустя полтора года.

Мы протянули сотрудникам МГБ выданные в горпрокуратуре отпечатанные на листке бумаги, но с официальной печатью временные удостоверения.

– Точно, они, – сказал один из этих двух, пожилой на вид, с изъеденным крупными оспинами широкоскулым лицом с маленькими сверлящими холодными глазами и большой лысиной, прикрытой как будто наклеенными на нее жидкими волосиками, зачесанными со всех сторон. Это и был главный тип. Второй, помоложе, в кепке, молча кивнул. Если первого я как-то сразу же запомнил по его характерным оспинам, то второго никак не смог бы описать, если бы даже и постарался запомнить его лицо, – ну ничего примечательного, кроме серой и тоже совсем неприметной на вид кепки ничего не бросалось в глаза во внешности этого человека. Если пожилой смотрел прямо в глаза и имел какое-то все-таки определенное выражение лица, как мне казалось, несколько насмешливо-ироническое, то тот, помоложе, смотрелся как серое пятно на такой же серой, стене рабочего кабинета Кодубенко. Средненький росточек, маленькое личико с близко посаженными глазками, смотрящими куда-то в сторону, мимо тебя, ну весь какой-то серый, и все тут.

– Так вот я спрашиваю, вы давно знаете Кодубенко? Когда с ней разговаривали последний раз?

– А что, с ней что-то случилось? С ней все в порядке?

– С ней-то все в порядке, если под порядком понимать ее относительно спокойное, для нас, во всяком случае, состояние. Вы отвечайте на наши вопросы, а не задавайте свои, – как-то не совсем понятно ответил пожилой.

– Последний раз вчера, когда мы с ней ездили рано утром в Лукьяновскую тюрьму, – ответил я.

– А не замечали в ее поведении что-нибудь такое, что нормальный советский человек не допускает? – продолжал свой допрос пожилой. «Причем здесь «нормальный советский человек», – подумалось мне. Вслух, однако, я этого не сказал.

– Она нормальный прокурорский работник, с нее пример можно брать.

– Ну, а все же, замечали что-нибудь особенное в ее поведении? Ну, что-то, может быть, необычное для нормального человека? – настойчиво продолжал пожилой.

– Рано на работу Клавдия Васильевна приходила, очень рано, часа за два до официального начала. Мы всегда видели ее за пишущей машинкой, говорила, что много работы, не успевает печатать. Она тут же уходила, когда мы появлялись к девяти часам, в буфет, а бумаги, над которыми работала, прятала в сейф. Ну, что еще? Да, вот как-то немного чудно, она просила меня несколько раз об одном… – я замялся и замолчал.

– Продолжайте, – строго сказал пожилой.

– Она просила меня несколько раз подать милостыню нищим у Лукьяновской церкви по дороге в тюрьму, куда мы вместе ездили на допросы арестованных, говорила, что в форме прокурорской ей делать это неудобно. Давала много мелочи, как будто специально подготовленной. А что здесь такого? Я сам часто подаю «копеечку», когда она есть.

Оба «типа» переглянулись. Наступила короткая пауза.

– А что еще можете рассказать? Больше ни о чем она вас не просила? – спрашивал пожилой.

– Да нет, вроде бы и все. Кодубенко толковый прокурор, знает свою работу, хорошо к нам относилась, учила, как надо работать прокурору в этом отделе.

– Отработалась ваша Клавдия Васильевна, – завершил беседу-допрос пожилой и встал, махнув рукой, наверное, на правах старшего, в сторону второго «типа», что, очевидно, должно было означать: хватит, пошли.

– А что с ней все-таки случилось? – превозмогая страх и робость, спросил я.

– Когда-нибудь узнаете. И кстати, о нашей встрече и беседе никому не рассказывайте, наш вам совет, – отрубил пожилой, и, ловко прикрыв лысину шляпой, вышел из комнаты. За ним прошмыгнул второй.

Мы не знали, что и подумать. Было неприятно и стыдно за вкравшийся в душу страх.

Через несколько дней по горпрокуратуре поползли слухи об исчезнувшей Кодубенко – арестована как враг советской власти за изготовление и распространение антисоветских листовок. Что и как, толком никто ничего не знал. Говорили также, что она эти листовки печатала на машинке, приходя рано утром, задолго до начала рабочего дня. Вот тут я и догадался, что она каждый раз прятала в сейф, – листовки. Стало жутко и неприятно. Она прошла всю войну, опытный, с многолетним стажем юрист, прокурор отдела городской, столичной, прокуратуры. Милая и добрая женщина, сострадающая нищим и убогим. Но никак все это не укладывалось в моем сознании в образ врага советской власти, а значит, и моего врага…