как эти военные говорили, опознание убитых. А чего тут опознавать-узнавать, все знали этих хлопцев. Говорили люди, Стецюк просил начальство высокое в районе, а может, и выше где, не высылать в Сибирь родичей этих убитых. Остались они и дальше жить в Черном Острове. А еще рассказывали, что тот же Стецюк добился у начальства разрешения захоронить убитых на кладбище в своем селе. Разрешили. Знала Мария, приглядывается к ее сыну Стецюк, соседей о нем и раньше расспрашивал. Говорили люди, что Стецюк и добрые дела для села делает –  вот похоронить убитых добился у начальства, хлопотал за девчат местных, послать их во Львов на фельдшериц учиться. А все равно и для Марии, и для людей – собака он «энкэвэдистская», чужой человек, оттуда, из Винницы, а это совсем не Украина –  Россия. Чувствовала Мария всем своим материнским чутьем, подбирается Стецюк к ее Ивану, и сейчас пришел к ней не с добром. Так думала Мария, узнав Стецюка за окном, пока зажигала керосиновую лампу, открывала ему двери, тяжело справляясь с запавшей щеколдой.

– Добрый вечер, Кашуба, хотя и ночь уже, –  тихо произнес Стецюк и вошел в хату, настороженно прощупывая комнату глазами.

Нет, не добрый это человек, хотя и украинец, –  думала Мария, глядя на Стецюка. – И чего ему ночью от меня надо? Допрашивали уже. Все равно о сыне ничего не скажу. Уехал учиться, и все тут, пропал, и ничего не знаю. Слова-то какие –  «добрый вечер», а ведь ночь уже». Мария все последние годы ее жизни с сыном слышала только одно приветствие приходящих ночью из леса людей: «Слава Украине!», и как и все односельчане отвечала: «Героям слава!» И это было понятно и привычно.

– Добрый вечер и вам, пан офицер, –  ответила на приветствие Стецюка Мария и вопросительно посмотрела на него.

– Когда же я приучу вас всех говорить товарищ? –  произнес Стецюк. –Вы одна в доме?

– Не пугайтесь, одна я. Для меня, что «пан», что «товарищ» –  все одинаково, начальство в общем.

– Я не из пугливых, Мария. Вот поговорить нам надо. Я не один пришел, а действительно с начальством.

В комнату, нагнув голову в низкую дверь, вошел высокий чернявый мужчина с гладкими зачесанными на косой пробор волосами в полувоенной форме, какую обычно носили в то время партийные и советские работники, сотрудники ГБ –  военные сапоги, френч с гражданскими пуговицами и без погон.

– Здравствуйте, Мария Максимовна, –  слега картавя, ласково улыбаясь, произнес мужчина и протянул ей руку.

«Говорит как украинец, только восточник1 , а как ласково и красиво обращается, по отцу, –  подумала про себя Мария и подала незнакомцу руку. – Надо же, какая мягкая рука, как у женщины», –  мелькнуло в голове у Марии. Сама же сказала:

## 1 - Восточник – так жители Западной Украины называли украинцев, проживавших в восточных областях Украины.

– Спасибо, что так называете. Проходите в хату, садитесь к столу, –  пригласила Мария незваных гостей, ставя лампу на стол.

– Мария Максимовна, простите нас за ночной визит и уберите, пожалуйста, лампу куда-нибудь, чтобы не так ярко светила, и занавесьте окна от соседей. У вас, наверное, опыт приема ночных гостей имеется, –  также дружелюбно улыбаясь и без злости произнес чернявый начальник.

Мария исполнила просьбу и, занавешивая окна, заметила во дворе несколько теней. «С охраной пришли, как и наши хлопцы. Боятся», –  подумалось Марии.

– Перекусить желаете, поужинать, если не ужинали? –  тихо произнесла Мария.

– Нет, нет, Мария Максимовна, –  уже серьезным голосом продолжал начальник. –Да вы садитесь ближе к нам, вот здесь, напротив. Поговорим. Мы коротко, несколько минут.

Мария вопросительно и без страха смотрела на обоих. Помолчали.

– Мария Максимовна, мы знаем, что ваш сын ушел в банду. Такой хороший хлопец, отличник учебы, можно было бы его от колхоза послать учиться на агронома или инженера. Мне Стецюк не раз докладывал об этом подающем надежды хлопце. И надо же такому случиться. Ведь убьют. Если вы нам не поможете, жить ему осталось недолго. Верните его домой, уговорите порвать с подпольем. Их, ваших «героев Украины», осталось на всю Украину пара десятков. О чем он думал, он же лучший ученик в школе был. Мы знаем, что вам как матери очень тяжело. Иван ваш единственный и любимый сын. Не дайте ему погибнуть. Мы знаем, вы нам ничего нового не скажете, и не говорите ничего сейчас. Подумайте. Обидно. Советская власть самая справедливая. Это она дала возможность учиться вашему сыну. Такое ни при Польше, ни при немцах было бы невозможно. Вы умная женщина, мы знаем. Так помогите спасти вашего сына. Мы через вас передаем ему письмо, где наши предложения и гарантии жизни и безопасности. Мы переселим вас обоих с Иваном в другую область, временно, конечно. Пока не ликвидируем всех бандитов до единого. Вот вам письмо и мы больше ни о чем не говорим. Судьба сына в ваших руках. Оставляем вам наш телефон и адрес. В случае необходимости выезжайте в Ходоров или Дрогобыч и позвоните нам или отправьте письмо. Здесь номера телефонов и адрес, –  и положил на стол перед Марией клееный конверт и лист бумаги с номерами телефонов и адресом. Четко были написаны имя и отчество Стецюка и его начальника –  Александр Герасимович Лихоузов. – Мы не хотим крови. Советская власть простит вашего сына, если он явится к нам добровольно и с повинной. От имени нашего руководства я еще раз заявляю вам, Мария Максимовна, что мы сдержим свое обещание и спасем Ивана, направим его учиться в институт, позаботимся о вашей и его безопасности от возможной мести подполья. Будьте благоразумны и не думайте плохо о нас. Мы желаем Ивану и вам добра, – закончил свою речь, произнесенную тихо, но отчетливо и понятно, начальник. Встал и кивнул Стецюку: – Пошли, капитан.

Прощаясь с Марией, он молча пожал ей руку, и Марии показалось, что эти люди действительно желают ей и сыну Ивану добра. Спрятав письмо и записку, она легла в остывшую постель и долго не могла уснуть, думая о происшедшем: «Пришли эти «энкэвэдисты» так же тихо и незаметно, как хлопцы из леса, разницы-то между ними внешней почти нет. Такие же украинцы, как и наши повстанцы, одеты только чище, да выбриты гладко, одеколоном пахнут…» Знала давно она о тесной связи сына с лесом, с повстанцами, с Игорем и не очень-то одобряла это, но все равно помогала хлопцам чем могла. Всегда осенью, как только брат ее Степан или кто другой из родичей или соседей закалывал свинью, которую Мария для себя откармливала, откладывала она пару шматков сала для передачи в лес. Солонину тоже готовила с учетом леса. Картошку, муку и крупу в мешочки паковала. Иван с ранней весны до первого снега бегал к хлопцам в лес и нес с собой то пару яиц, то шматок хлеба, то еще чего-то, ей неизвестное, но видела, что были у него деньги, и ездил он то во Львов, то в Дрогобыч, то в Ходоров. Покупал там что-то по просьбе подпольщиков и нес к ним, в лес, а чаще они сами заходили за покупками. Молчала Мария и болело ее материнское сердце. Плакала по ночам, когда уходил Иван из дома, и не спала, ждала его возвращения. Ругала себя за горькую долю безмужнюю.

Об отце Ивана Антоне Корде думала. То была ее тайная девичья любовь к соседскому молодому парню, который женился на другой, не любимой им, а родители настаивали, потому что за нее хорошее приданое давали –  два с половиной морга1 земли и хату для молодых. Женился, а радости не было, тайно бегал к любимой им Марии, а та для отвода глаз и по договоренности с Антоном танцевала с другими хлопцами на вечеринках молодежных, кому-то и потискать себя давала, только бы с Антоном, самым дорогим, для нее остаться. И понесла она дитя от Корды Антона, и радовались оба и плакали вместе от счастья и горя, и ничего не могли поделать, и не знали, как исправить такую прекрасную и такую проклятую жизнь. Такова, наверное, была их доля. Избавиться от ребенка Мария никогда бы не согласилась –  так любила Антона. А когда стало известно о беременности, отец нещадно избил ее и прогнал из дома. Мать раньше умерла, жили они вдвоем с отцом. Старший брат Степан принял ее и помог с работой сначала у себя по хозяйству, а потом устроил к знакомому поляку на фольварке2 у него в сыродельне, где и заработала Мария на роды желанного и уже любимого дитя. Рожала в Ходорове у знакомой повитухи –  добрые люди из села рекомендовали. У нее отлежалась неделю и к брату Степану вернулась. Отец уже там сидит: «Покажи внука, –  говорит. У Степана все еще детей нет, а мне жить осталось недолго, внука хочу». Поняла Мария, что простил, радостно стало на сердце. Упала перед отцом на колени и целовала руки его, и плакала от счастья.

Надрывались с отцом на своем крохотном поле. Зимой подрабатывали у богатого поляка. Жили ничего себе. Корова была, телочка, пара свиней, птица.