квартиру прежде, чем Анна-Софи успеет ее осмотреть.
Он позвонил Анне-Софи на работу и назначил еще одну встречу с агентом в выбранной квартире. Не успев войти в квартиру, Анна-Софи расстроилась – выяснилось, что она находится на втором этаже. Не слишком высоко – значит, лифтом пользоваться не придется, что Тим счел серьезным преимуществом, а Анна-Софи – абсолютно неприемлемым недостатком.
– В квартире будет мрачно, – сразу сказала она.
– Нет, она хорошо освещена, – возразил Тим. – Когда я приходил сюда в первый раз, квартиру заливало утреннее солнце.
– Вот уж не думала, что мне придется жить на premier etage, – произнесла Анна-Софи реплику, озадачившую Тима.
– Квартира замечательная, вот увидишь, – уверял он. – А вот и агент.
Агент пожал им обоим руки, оглядел Анну-Софи с головы до ног и заговорщицки, многозначительно улыбнулся Тиму. Они поднялись по лестнице.
– Месье первым осмотрел эту квартиру, – сообщил агент Анне-Софи.
В квартире она ничем не выдала своей реакции. Придирчиво и тщательно осмотрела шкафы, изучила трещины между досками паркета и сразу определила, сколько из них придется заменить.
Выйдя на улицу, они остановились поодаль от агента, и Анна-Софи заявила:
– В целом – tres bien.[25]
– Тебе не понравилось?
– Напротив, понравилось, если бы не недостатки. Улица – tres bien, но этот premier etage!
– А я хотел бы жить на втором этаже. Окна не над самым тротуаром, но и лифт не нужен.
– Ты не понимаешь, как французы относятся к premier etage, – назидательно и ласково произнесла она, точно обращаясь к способному ученику.
– А что тут понимать? Это предрассудок, – откликнулся Тим.
Спокойно и трезво обсудив подробности, главным образом престижность улицы, обаяние особняка и такие преимущества, как библиотека с элегантными встроенными книжными шкафами, они решили поехать в контору агента и заключить договор. Они знали, что медлить не стоит. Хорошее жилье всегда уходит быстро.
Отец Анны-Софи, врач, умер десять лет назад, но ее мать по-прежнему жила в их семейной квартире в большом особняке XIХ века на Монпарнасе, где все комнаты были овальной формы и выкрашены в изысканные оттенки серого цвета. У Эстеллы выходила новая книга, к ней явился фотограф, чтобы сделать снимки для суперобложки, и задержался дольше, чем предполагалось. Поэтому Анна-Софи и Тим прибыли как раз вовремя, чтобы услышать, как Эстелла объясняет фотографу: «Ну конечно, я не разбираюсь в мужчинах, я никогда не понимала их, поэтому немало выстрадала». На лице Анны-Софи появилось удивление; впрочем, она давно научилась отделять известную романистку, жизнерадостную, чувственную женщину, которая то и дело мелькала в романах Эстеллы, от матери – члена семьи, которая упрекала ее за неудачно выбранную профессию и была более или менее счастлива в браке с ее отцом.
Дверь Анне-Софи и Тиму открыла Эльвира. Фотограф укладывал свою аппаратуру. Услышать продолжение их беседы Тиму и Анне-Софи не удалось. Увидев их, Эстелла радостно вскрикнула. Она была одета в джинсы и блузку с рюшами.
– Ah! Ma fille, Anne-Sophie, et son fience Monsieur Nolinger![26] – представила их Эстелла.
Они улыбнулись и вежливо кивнули фотографу. Эстелла обняла дочь и Тима.
– Недавно Анна-Софи перенесла ужасное потрясение, став свидетельницей убийства на «Блошке» – вы, конечно, слышали о нем? – спросила Эстелла у фотографа.
Разговор опять прервался: серебристый зонтик, любитель самостоятельно принимать решения, раскрылся с негодующим треском, и бедняге фотографу пришлось начинать все заново.
Тим и Анна-Софи старались не смотреть на замученного фотографа, смущенного неповиновением зонтика. Эстелла, смущенная тем, что ей пришлось играть роль романистки в присутствии Анны-Софи – в кругу семьи она старалась не упоминать об этой стороне своей жизни, – предложила им аперитив и выслушала их рассказ о квартире, которую сочла вполне подходящей. А это было немаловажно, поскольку при покупке бо?льшую часть за Анну-Софи предстояло заплатить Эстелле.
Глава 12
СЛЕЗЫ В ТЕННИСНОМ КЛУБЕ «МАРН-ГАРШ-ЛА-ТУР»
Вместе с Тимом Эстелла приглашала на ужин и других американцев, чаще всего – Дороти Штернгольц и иногда Эмса Эверетта. Но сам Тим при этом чувствовал себя неловко, видел, как подчеркивается его отличие от французов, словно с национальностью следовало считаться прежде всего. Выждав, когда княгиня Штернгольц и Эмс Эверетт попробуют портвейн, Эстелла пригласила гостей к столу.
– На ужин у нас будет шедевр моего собственного изобретения, а потом вы скажете, понравился он вам или нет. – Эстелла не была искусной кулинаркой, но недостаток мастерства компенсировала безупречным качеством ингредиентов – как один из ее персонажей, графиня Морильи, склонная петь дифирамбы кабачкам и свекле. – Это омлет с трюфелями. Но не спешите винить меня в расточительности: трюфели китайские! Пахнут они совсем как настоящие, и зеленщик ручается, что они не теряют аромат даже в приготовленном виде. Вот мы и проверим! Надеюсь, Тим ест яйца? Я же знаю, как американцы относятся к ним.
Анна-Софи вдруг вспомнила, что никогда не видела, чтобы Тим ел яйца, однако она понятия не имела, в чем дело – в его принципах или в том, что такую еду ему никто не предлагал. Вопрос был адресован Тиму, который с рассеянным видом объявил, что готов съесть омлет; Эмс и Дороти поддержали его.
Все отнеслись к еде с приличествующим почтением. Эстелла обладала истинно французским умением представлять в выгодном свете каждый аромат, каждое блюдо, каждую идею как предназначенные
