…Немец оказался парнем нелегким, весом почти под центнер, и, когда мы свернули в чащу и двинулись вдоль оврага, пришлось останавливаться на отдых через каждые двести-триста шагов. Вдобавок у него опять начались проблемы с кишечником, что, как можно понять, настроение нам совсем не подняло. Вот так — воняя и спотыкаясь, мы прошли уже метров четыреста вдоль оврага, как из кустов раздался окрик:

— Стой! Хенде хэх!

Я матерно высказал свое отношение к происходящему. А вы бы как отреагировали на такой насыщенный неприятностями денек? Из кустов в ответ на мою сложносочиненную тираду послышалось неразборчивое бормотание, в котором я улавливал лишь отдельные слова: «лается, как собака», «бдительность», «батальонный». Судя по лексике, это были наши, советские.

— Ты руки-то подыми! — раздалось уже значительно ближе.

— А этого что, бросить? Так ушибется ведь…

— Но-но, разговорчики! — прикрикнул невидимка.

Я скосил глаза. Из кустов на меня смотрели три винтовочных ствола.

— Семенов! Обыщи их! — раздалось из дальних кустов.

— Ну точно, Леха, как в присказке — «из огня да в полымя»! — весело сказал я, обращаясь к Дымову.

— Я сказал, отставить разговорчики! — снова негромко прикрикнул на меня загадочный Семенов, выходя из кустов.

Крепкий кряжистый мужик прошел через довольно густой подлесок, как нож сквозь масло, да так, что ни один сучок не треснул. Впрочем, учитывая, что на воротнике данного субъекта красовались зеленые петлицы с тремя треугольниками,[68] ничего удивительного в этом не было.

Закинув винтовку за спину, он вытащил у меня из кобуры «браунинг», затем избавил Дымова от «вальтера».

— Товарищ батальонный комиссар, они, похоже, от страха обделались, — сказал он, отойдя в сторону на пару метров и взяв нас на прицел.

Из кустов вышел пожилой, лет пятидесяти, мужчина с двумя «шпалами» на черных петлицах и большими красными звездами на рукавах.[69]

— Кто такие? — грозно спросил он, разглядывая нас через толстые стекла смешных очков-«велосипедов».

— Партизаны мы, — сделав «лицо попроще», ответил я. — Вот немца в плен взяли.

— Документы есть? — снова спросил комиссар, забирая у Семенова наши стволы.

Повертел в руках, хмыкнул, затем свирепо уставился на меня:

— А пистолетики-то немецкие!

— Товарищ комиссар, можно мы пленного на землю положим? Тяжело. А документы у нас есть, вы не сомневайтесь.

— Кладите. Только без глупостей!

Как нарочно, в наушнике, вставленном в мое левое ухо, раздался голос Люка:

— Тоха, я вас вижу. Что за хмыри?

Входя в лес, я надел тангенту на палец, пропустив провод через рукав, так что теперь смог устроить для Люка маленький радиоспектакль.

— Алексей, давай опустим этого кабанчика вонючего, а потом покажи товарищу комиссару документы… — я нарочно исковеркал слово «простонародным» ударением.

— Ага, понял, — услышал я в наушнике. — Сейчас я их обойду!

Я снял с плеча «вертел», на котором висел немец, и, опуская ношу на землю, подмигнул напарнику. Зельц все понял правильно и молча потянулся ко внутреннему карману.

— А ну, не балуй! — послышался окрик пограничника.

— Сержант, да ты же сам нас обыскал! — «искренне» возмутился я, поводя плечами, чтобы проверить, на месте ли метательная «игла», висевшая у меня между лопаток. «Вернусь, надо будет Лиду поблагодарить, за то, что чехол сшила и рукоятку шнуром оплела, — решил я для себя. — Букет нарву!»

— Давайте, что там у вас! — требовательно протянул руку комиссар.

— Вот, — и Дымов, сделав шажок немного в сторону, отдал свое удостоверение.

«Ох, не зря с тобой Бродяга занимался, не зря!»

Алексей, помня науку старого опера, после передачи документов не остался стоять на месте, а маленьким шажком сместился еще больше в сторону, уходя с линии обстрела засады.

— Так, «оперуполномоченный Заславльского горотдела милиции ГУ РККМ БССР», — вслух прочитал комиссар. — А не далеко вы от своего города забрались?

«Он что, дурак или издевается?» — только и подумал я, услышав подобное заявление.

— А вы, товарищ батальонный комиссар, не далеко от места постоянной дислокации оказались? Или это вы так наступаете? — вырвалось у меня.

На круглом и скуластом лице политработника заходили желваки, и он выпалил:

— Что ты сказал, гадина?! — и потянулся к кобуре нагана.

Зачем, я так и не понял, поскольку у грозного политбойца в руках и так было аж два пистолета — мой и Зельца. Пришлось уворачиваться от излишне нервного комиссара. И пистолеты я у него отобрал, одновременно прикрывшись его телом от засады и направив руку с зажатым в ней «браунингом» на пограничника. Хорошо еще, что пистолет я нес в положении «cocked'n'locked»,[70] как говорят американцы, то есть с патроном в патроннике, взведенным курком и поставленным на предохранитель. И как только пистолет оказался в моей руке, предохранитель я немедленно выключил. Погранец как человек опытный с одного взгляда оценил мой «заход» и стоял не дергаясь.

Комиссар, возможно, и побрыкался бы, но в его подмышку упирался жесткий и некомфортный ствол «тридцать восьмого» «вальтера». В боевых свойствах которого я был совершенно не уверен. Нет, П-38 — машинка, безусловно, хорошая, и даже с самовзводом. Но вот в наличии патрона в стволе я был не уверен и использовал пистолет как инструмент запугивания и «боевой акупунктуры», давя на одну очень болезненную точку, расположенную именно под мышкой.