Потому, что, насколько я помнила, Грейс Уоттс никогда не принимали в деревне. Она жила с белым мужчиной — человеком, к которому наши родители не питали теплых чувств. Отчасти из-за этого, отчасти из-за того странного зрелища, когда она стояла на тележке, которую тащил мистер Уоттс с красным клоунским носом на лице. Мы не понимали причины этому, мы понятия не имели, что это значит, а потому нам было удобно думать, что миссис Уоттс была сумасшедшей.
Моя мама держала свои воспоминания при себе до последнего момента. Она не поделилась ими со всеми на холме, над открытой могилой. Я была единственной, кто услышал ее рассказ. Это произошло позже ночью, спустя много часов после похорон миссис Уоттс. Она лежала, уставившись в грубо сколоченную крышу, что удерживала ночь.
— Грейс была самой умной из нас, детей, Матильда. Она всегда поднимала руку. Поди ж ты, умница какая! Похоже, она знала все наперед. Бывают такие люди. Они рождаются со словарем в голове. Или энциклопедией. Или шестью языками. Не знаю, как это происходит, но такое случается. И когда Грейс выиграла свою стипендию в Австралию, мы все были счастливы. Мы радовались тому, что Грейс могла показать белому миру, какими умными могут быть черные дети. Она поехала в школу в Брисбене. Потом мы узнали, что она поехала учиться на стоматолога в Новую Зеландию. Она собиралась вернуться сюда и лечить наши зубы. Как мы ждали этого дня. Но она вернулась совсем другим человеком.
Мама остановилась, и стало понятно, что «другим» не означало «лучшим». Я думала, может осторожность не позволяла ей сказать больше. Но она всего лишь вызывала в памяти болезненные воспоминания.
— Она сказала, что не может лечить нам зубы. Она бросила учебу. Вместо зубного врача мы получили Пучеглазого. Она потратила свою стипендию, чтобы подцепить белого. Мы не знали, что сказать ей, не знали, как с ней общаться. Но я скажу тебе другое, Матильда: мы не знали, насколько больна была Грейс. Мы уже не понимали, была она белой или черной. Вот так вот. Это все, что я могу сказать, потому, что теперь она мертва.
Мамина рука глухо стукнула о землю между нами. Через несколько секунд я уже слышала ее тяжелое сонное дыхание.
Глава семнадцатая
Я не знала, сколько продлится траур мистера Уоттса. Некоторые из нас переживали, что он больше не выйдет из дома — что он закроется, как мисс Хэвишем. Поэтому я удивилась, когда через три дня мистер Уоттс послал Гилберта найти меня и узнать, почему я не в школе.
В классе мистер Уоттс ждал, пока все рассядутся за парты. Его улыбка ясно давала понять, что траур окончен. Когда мы сели, он поднял палец.
— Вы помните сцену, в которой весьма неучтивая Сара Покет встретила Пипа у ворот дома мисс Хэвишем…? — Он посмотрел на нас, чтобы понять, помнит ли кто. — Вы помните, я уверен. Мисс Хэвишем злорадно сообщает Пипу, что Эстелла уехала в другую страну, чтобы выучиться и стать настоящей леди. «Чтобы все ею восхищались», говорит она бедному Пипу. И ошеломив его этими новостями, она спрашивает, не чувствует ли Пип, что потерял Эстеллу.
Мы всегда сидели тихо, когда мистер Уоттс говорил. Мы никогда не перебивали его. Но теперь мы впали в еще более глубокую тишину. Мы были тише тихого.
Мы были мышами, прислушивающимися к звукам торопливых лап кошек. Мы понимали, что он говорит о миссис Уоттс. Он злился из-за страданий Пипа, но за этим стояла его собственная потеря. Мы ждали, пока он выйдет из этой обители траура. Мы видели, что он приходит в себя у нас на глазах. Он заморгал, и, казалось, ему было приятно видеть нас.
— Итак. Что мы еще помним?
Наши руки взлетели вверх. И моя тоже. Мы все хотели отвлечь мысли мистера Уоттса от смерти его жены. В последующие несколько дней мы изо всех сил старались восстановить кусочки исчезнувшего мира. Мы постоянно прищуривались.
— Да что такое с вами, чертовы детишки? Солнце глаза жжет? — говорили наши матери. Конечно, я не рассказала маме о нашем задании. Она не преминула сказать: — Это не поможет поймать рыбу или очистить банан. — И она была права. Но нам не были интересны рыба и бананы. Мы занимались чем-то бОльшим. Мы пытались добыть себе другую жизнь. Более того, мистер Уоттс напомнил нам о наших обязанностях, да таким тоном, что заставил нас вытянуться по струнке. Нашей обязанностью было спасти замечательнейший труд мистера Диккенса от исчезновения. Мистер Уоттс тоже присоединился к мероприятию, и, разумеется, его усилия превзошли наши.
Он стоял перед нами и цитировал:
— Пип должен быть воспитан, как джентльмен — буквально, как молодой человек, подающий большие надежды.
Мы слышали Диккенса. Мы чувствовали прилив радости. Мистер Уоттс усмехался в бороду. Он только что воспроизвел целый отрывок. Слово в слово. В точности, как написал мистер Диккенс. Не то что наши несчастные, полу-успешные попытки. Он посмотрел на наши восхищенные лица.
— Кто-нибудь помнит, кто сказал это?
Гилберт ответил: — Мистер Джеггерс.
— Мистер Джеггерс — кто?
— Адвокат!
Мы ответили хором, и мистер Уоттс улыбнулся.
— Верно, — сказал он. — Мистер Джеггерс, адвокат.
Я закрыла глаза и уложила слова в голове: «Пип должен быть воспитан, как джентльмен — буквально, как молодой человек, подающий большие надежды». Каким-то чудом я запомнила еще предложение. Я помахала рукой, чтобы привлечь внимание мистера Уоттса.
— Да, Матильда?
— Моя мечта сбылась.
Мистер Уоттс направился к двери. Мучительное ожидание повисло в классе, пока он обдумывал мои слова. Он закивал, и я снова задышала.
— Да, — сказал он. — Да. Думаю, ты права. Кто помнит следующий отрывок? Мистер Джеггерс выдвигает условия. Первое, Пип должен всегда носить имя Пип. Второе, имя его благодетеля должно держаться в секрете.
Дэниэл поднял руку, но мистер Уоттс угадал его вопрос.
— Ах, да. Снова благодетель. Ну, это человек, который содержит или одаривает другого.
— Как дерево? — спросил Дэниэл.
Мистер Уоттс так не думал.
— Уверен, ты подумал о пальмовом масле, Дэниэл, но, думаю, мы запутаемся, если станем слишком углубляться в это. Скажем так, благодетель — это тот, кто дает кому-то деньги или предоставляет возможность…
