требовали своего истолкования, и для меня лучше всего было бы переварить всю эту череду событий, пропустить их через себя, пока я сам не начну понимать, что они значат. Конечно же, я не видел никакого смысла в том, чтобы оскорблять моих слушателей рассказом о своих антирелигиозных спорах у Стены Плача. То, какое значение имеет Стена Плача, ясно даже мне. Я никогда бы не стал отрицать существование этой загадки, воплощенной в камне, но мои встречи с людьми предыдущей ночью оставили у меня странное чувство: я сам себе казался актером второго плана, играющим роль человека из диаспоры в постановке уличного еврейского театрика, но я не был уверен, что подобное описание будет понято и принято собравшимися, если я представлю его в таком духе.

— Впечатления? — переспросил я. — Я только что приехал, и пока у меня нет никаких впечатлений.

— А в молодости вы были сионистом?

— Я никогда хорошо не знал ни иврит, ни идиш, ни историю антисемитизма, чтобы быть сионистом.

— Это ваша первая поездка в Израиль?

— Нет. Я был здесь двадцать лет назад.

— И с тех пор вы ни разу не возвращались сюда?

То, как парочка студентов рассмеялась при этом вопросе, заставило меня подумать, уж не хотят ли они сами сложить вещички и отправиться домой.

— Обстоятельства меня не пускали.

— Обстоятельства, — снова вмешался тот парень, который с негодованием спрашивал, почему весь класс должен меня слушать. — Вы просто не хотели возвращаться.

— Да, Израиль не был главным предметом моих помыслов.

— Но вы, должно быть, ездили в другие страны, которые не были главным предметом… Дальше продолжайте сами: открыть кавычки — закрыть кавычки.

Я уже предчувствовал, во что все это может вылиться: наш обмен мнениями мог оказаться еще более неприятным, чем диалог с юным хасидом у Стены Плача.

— Как может еврей, — продолжал он, — нанести единственный визит на свою родину, в страну, где живет его народ, и затем ни разу за последующие двадцать лет…

Я оборвал его прежде, чем он успел закончить фразу:

— Очень просто. Я не один такой.

— Я никак не могу понять, что происходит в голове у такого человека, будь он сионистом или антисионистом…

— Ничего, — отрезал я.

— И вас совершенно не волнует, что произойдет во всем мире, если эта страна будет стерта с лица земли?

Хотя несколько девушек начали смущенно ерзать на месте, чувствуя себя неловко из-за его агрессивных нападок, Ронит напряженно вытянула шею, чтобы услышать мой ответ. Я подумал, что это похоже на заговор — заговор между этим парнем и Ронит, а быть может, и Ханоком в придачу.

— Вы хотите знать, каков будет мир, если это случится? — спросил я, думая следующее: если никакого тайного заговора нет и не было, стоит ли мне все-таки соглашаться на приглашение и провести у них ночь, или же мой визит превратится в самый тревожный Шаббат в моей жизни?

— Кто прольет хоть одну слезу? — продолжал парень. — Уж конечно, не тот еврей, который ни разу за двадцать лет, несмотря на постоянную опасность, грозящую еврейскому народу…

— Послушайте, — отвечал я. — Допустим, у меня никогда не было кастового чувства, но все же я понимаю вашу точку зрения насчет людей, подобных мне. Я уже встречался с подобным фанатизмом.

От таких слов он вскочил на ноги, яростно тыча в меня пальцем:

— Простите меня! Что вы называете фанатизмом? Ставить свой эгоизм вперед сионизма — это и есть фанатизм! Ставить вперед личную выгоду и личные удовольствия, отодвинув на последнее место выживание еврейского народа? Так кто тут фанатик? Ну конечно, еврей диаспоры! Несмотря на то что гоим постоянно дают ему новые и новые подтверждения того, что им плевать на существование евреев в своем государстве, этот еврей диаспоры считает их своими друзьями! Он считает себя в безопасности в их стране, он считает себя равным им во всем! Знаете, что такое фанатизм? Это свойство еврея, которого нельзя ничему научить! Фанатик — это тот еврей, который забыл про свою историческую родину и про выживание еврейского народа! Фанатизм — это вот что: фанатическое невежество, фанатический самообман, фанатически полная чаша стыда!

Я тоже встал, повернувшись спиной к Джерри и всему классу.

— Мы с Генри пойдем прогуляемся, — сообщил я Ронит. — Я приехал, чтобы поговорить с ним, и ни с кем другим.

Ее глаза сияли так же ярко, как и раньше: в них светилось жгучее любопытство.

— Но Джерри уже высказался, теперь вам предоставляется право произнести ответное слово.

Меня охватили подозрения: неужели ее наивность притворна и она просто хочет меня подставить?

— Я отказываюсь от своего права.

— Он еще молод, — объяснила она.

— Да, понимаю. Но я-то — нет!

— Для класса было бы очень полезно и приятно послушать, что вы скажете. Многие ребята здесь из глубоко ассимилированных семей. Вопиющая ошибка американских евреев, как, впрочем, и большинства евреев, раскиданных по всему свету, состоит в том, что они не используют возможность вернуться домой, в Сион, и это то, с чем наши юноши и девушки пытаются бороться. Если бы вы…

— Пожалуй, я помолчу.

— Если бы вы сказали им хоть несколько слов об ассимиляции…

Я отрицательно покачал головой.

— Но ассимиляция и смешанные браки, — продолжала она серьезным тоном, — в Америке они могут привести ко второму холокосту; в полном смысле слова духовный холокост уже совершается там, и от него веет смертью, как от любой угрозы арабов Государству Израиль. То, чего не смог достичь Гитлер с помощью Аушвица, американские евреи допускают в своих спальнях. Шестьдесят пять процентов студентов высших учебных заведений — я говорю про американских евреев — женятся на девушках других национальностей; шестьдесят пять процентов навсегда потеряны для еврейского народа! Сначала практиковалось жесткое уничтожение евреев, на смену ему пришло мягкое. Вот поэтому-то эти молодые люди и учат иврит в Агоре — чтобы еврейская нация не была предана забвению, чтобы еврейская кровь не исчезала по капле, как мы сейчас наблюдаем в Америке. Они приехали сюда, чтобы избежать того общества в вашей стране, где евреи совершают духовное самоубийство.

— Понятно. — Это было все, что я ей сказал в ответ.

— Вы не хотите поговорить с ними об этом? Ну хотя бы несколько минут, пока у нас еще есть время до ленча?

— Думаю, у меня нет достаточных полномочий беседовать с ними на эту тему. Так получилось, что я сам женат не на еврейке.

— Тем лучше, — отозвалась она с теплой улыбкой. — Они обсудят этот вопрос с вами лично.

— Нет, нет. Спасибо. Я приехал поговорить с Генри. Я не разговаривал с ним уже много месяцев.

Когда я развернулся и пошел прочь, Ронит нежно взяла меня за руку — как друг, который не хочет вас отпускать. Похоже, я ей понравился, несмотря на мою подмоченную репутацию, а может, брат выступил в мою защиту.

— Но вы обязательно останетесь на Шаббат, — твердо проговорила Ронит. — Сегодня мой муж должен провести весь день в Вифлееме, но он непременно вернется к вечеру, чтобы встретиться с вами. Мы приглашаем вас с Ханоком на ужин.

— Поживем — увидим. До вечера еще далеко.

— Нет-нет, обязательно приходите. Должно быть, Генри говорил вам: они с моим мужем большие друзья. Они очень схожи характерами: оба сильные и преданные своему делу мужчины.