Тот некоторое время раздумывал. Потом махнул рукой:

– Нет. Коли сыск будет вестись обычным путем, ваша помощь вряд ли потребуется. Брат Смирный в этом деле дока. Вам же, мне кажется, надо поплотнее заняться вашей гостьей. Сдается мне, почти одновременные ее появление и убийство академика Барсука суть звенья одной цепи.

– Может быть, – сказал Свет. – А может, и нет. Не исключена и случайность.

– Не исключена и случайность, – пробормотал Буня. Он напряженно над чем-то размышлял.

– Смерть Барсука чрезвычайно своевременна для наших противников, – сказал Свет. – Если они тоже занимаются этой проблемой, у них будет фора.

– Им до успехов академика еще далеко, – сказал Буня. И спохватился: – Впрочем, этого я вам не говорил. Это уже относится к государственной тайне.

– Понимаю. – Свет скрипнул зубами: на сердце накатилась удушливая волна раздражения. – Я, кстати, ничего от вас и не слышал.

Буня пожал ему десницу.

У кареты Света ждал посыльный с пакетом от Кудесника. Свет расписался, залез в карету и сломал печать на пакете.

Послание было лично от Кудесника. Остромир настоятельно приглашал чародея Смороду разделить с ним сегодня дневную трапезу.

Колокольчик зазвенел, когда напряженка схлынула. Запланированные начальством дела были вскрыты, а новых почему-то не привозили. Наверное, родной город вымер. Или, наконец, уснул.

Впрочем, Репня на это не надеялся и потому помчался открывать.

Это оказался вовсе не дежурный фаэтон. В конус, выхваченный из мрака газовым фонарем, вступила женщина. Репня удивленно смотрел на нее: он был готов дать голову на отсечение, что еще секунду назад в радиусе десяти метров от него не было ни единого человеческого существа. Во всяком случае он никого не заметил. Одета незнакомка была довольно-таки небрежно, на голове простенькая шляпка, лицо под вуалью, подол темной канифасовой юбки изрядно запылен – явно шла пешком. И издалека.

– Вам кого, сударыня?

– Вас, сударь.

Голос с хрипотцой показался неожиданно знакомым, но кому он мог принадлежать, Репня не имел ни малейшего понятия. К тому же ему показалось, что хрипотца была нарочитой.

– Прошу! – Заинтригованный, Репня отступил в сторону.

Незнакомка на секунду замерла на низеньких ступеньках, но Репня готов был поклясться, что по сторонам она не оглядывалась. Потом уверенно шагнула внутрь.

– Слушаю вас…

Гостья не ответила. Подошла к выкрашенной белым двери в прозекторскую, замерла, постояла секунду, как на крыльце, и направилась к кабинету дежурного.

Еще более заинтригованный, Репня двинулся за ней. В нем уже зрела догадка.

Гостья открыла дверь, шагнула через порог и, подняв вуаль, обернулась к вошедшему следом Репне.

Он не отшатнулся. Догадка оказалась верной: перед ним стояла мать Ясна. Но сердце заколотилось.

Она молча смотрела на него – знакомые взрачные глаза, знакомый подбородок с ямочкой. Вот токмо от глаз разбегались к вискам незнакомые морщинки – все-таки ей было уже далеко за сорок, буде не все пятьдесят.

– Узнали?

Репня лишь сглотнул.

– Не ждали?

– Ждал, – сказал Репня внезапно осипшим голосом. – Очень давно. И очень ждал…

Мать Ясна кивнула без улыбки:

– Понимаю. Но вы должны были справиться сами. И с обрушившимися на вас переменами, и со внезапной любовью.

– А с чего это вы взяли, что я был в вас влюблен?

Хотел произнести эти слова гордо, с вызовом, но голос внезапно задрожал, и получилось так, словно протявкал нашкодивший щенок.

– Вы ведь были не первый. – Мать Ясна по-прежнему не улыбалась, и Репня был ей за это благодарен. – И далеко не последний… Может быть, предложите мне чаю?

Репня, отрывисто покашляв, справился с голосом:

– Предлагаю.

– А я не отказываюсь. – Мать Ясна сняла шляпку с вуалью, повертела в руках. – Куда бы это деть?

Волосы у нее по-прежнему были коротко постриженными, но кое-где их уже слегка присыпало пеплом седины.

Репня отобрал у нее шляпку, спрятал в шкаф у двери.

– Присаживайтесь!

Она присела, но не к столу, а на кушетку у стены, откинулась на спинку:

– У-ух! Устала я…

Репня пожал раменами и пошел набирать воду в чайник. Сердце по-прежнему колотилось, аки сумасшедшее. Как же он ее, оказывается, все-таки ненавидит!..

Когда он вернулся, мать Ясна по-прежнему сидела на кушетке, разглядывала кабинет. Репня снял с газовой горелки кипятильник для инструментов (он кипятил инструменты даже для работы с трупами: привычка – великая сила!), зажег газ и поставил на треногу чайник. Мать Ясна внимательно следила за его манипуляциями.

– Как вы все-таки стали непохожи на того мальчугана! – сказала она, когда он сел за стол.

Репня покусал нижнюю губу:

– Надо отметить, к этому приложили немало усилий. В том числе и вы.

Она вздохнула:

– Да, я знаю. Но такова жизнь… Вы же должны понимать. Лишь в условиях жесткого самоограничения человек сохраняет Талант.

– Понимание не приносит облегчения тем, кому вы сломали жизнь. – Репня стиснул персты. – Зачем вы учили меня пять лет? Чтобы потом выбросить за ненадобностью?

– Но ведь нет иного пути. Было бы гораздо хуже, если бы вас учили десять лет. Да еще вручили бы вам в руки судьбу других людей. А потом какая-нибудь шлюшка сделала бы с вами то же, что и я. Только вам было бы уже гораздо труднее приспособиться к жизни.

– А может быть, те несколько лет, что я прожил бы волшебником, стоили бы всего моего нынешнего существования!

Мать Ясна покачала головой:

– Вы рассуждаете по-детски. Впрочем, со своей точки зрения вы правы… Но меня оправдывает то, что я жалела вас. – Она снова вздохнула. – Ведь в какой-то степени вы все были моими детьми.

– Детьми! – Репня возмущенно фыркнул. – Дети приносят женщине боль, а мы приносили вам наслаждение. Дети из кладезя выходят, а мы в ваш кладезь входили.

Лицо ее вдруг скривилось.

– Если вам будет легче от оскорблений, что ж, продолжайте… – Она низко склонила голову и закрыла руками лицо.

Потрясенный Репня молчал: уж чего-чего, а плачущей мать Ясну он себе представить ввек не мог. Уж проще вообразить стоящую под цветущей вишней снежную бабу!

Всхлипывания не прекращались. Репня неуверенно поерзал на стуле и наконец не выдержал – встал, подошел к кушетке, коснулся ладонью тронутых серебром волос.

Мать Ясна словно только этого и ждала – вскочила, спрятала у него на груди залитое слезами лицо. Репня непроизвольно погладил ее по спине. И вдруг вернулось то самое, давным-давно выброшенное из памяти, вроде бы убитое ненавистью и беспорядочными связями, но, оказывается, все-таки выжившее. И