На четвертое утро дежурства у замка под Фалезом солнце взошло кроваво-красным диском, и день, казалось, даже для сверчков в траве был невыносимо жарким. Арчи проснулся, пошатываясь, пошел во двор и подставил голову под струю воды из-под механического насоса. Уильям жарил свежие яйца. Куры, рывшиеся в земле на задворках замка, вдруг надумали нестись. Арчи и Уильям наткнулись на кладовую, забитую банками с консервами, и теперь отъедались после армейского пайка.

– Не буду я сегодня одеваться, – сообщил Арчи. – Ну его.

– Смотри, застанут в таком виде – вставят.

– Слышишь? – сказал Арчи.

Уильям прислушался. Ничего не было слышно, кроме шкворчания яиц, жарящихся в его котелке, – он так и сказал.

– Вот именно. Когда ты в последний раз канонаду слышал? А? Говорю тебе, старик, про нас забыли. война мимо прокатилась. Можно сидеть тут себе как сыр в масле. А когда все кончится, нам скажут. Мы тут, старик, как у Христа за пазухой.

– Хорошо бы, если так.

– Не волнуйся. Одеваться я не буду, и дальше – что хочу, то и делаю. Хочу сидеть в трусах, как лорд Снути [14] хренов и нажираться, как свинья. Не желает ли ваша светлость к яичкам отведать еще и стаканчик кларета тысяча девятьсот тридцать второго года?

– Его светлость желает, – ответил Уильям. И они с утра клюкнули, и к полудню оба уже

были хороши. Уильяму было жарко в форме, и он снял рубашку. Арчи сидел, изнемогая от жары, в длинных армейских трусах и отхлебывал из бутылки. Осушив, он бросил ее через плечо. Бутылка с глухим звуком упала в траву. Он остановил блуждающий взгляд на Уильяме.

– Говорю тебе, старик, забыли нас.

– Такой везухи не бывает. Жди, забудут про тебя в армии! За пару шнурков удавятся.

– А чего ж мы тогда здесь сидим? Посмотри-ка вокруг. Чего тут стратегически важного? Никчемное место. Нас тут поставили погреба винные охранять для того офицерика, что нашел их. А он уже где-то в другом месте, и другие два парня ему там винцо стерегут. Потом еще два и еще – и так до самого Берлина. А может, убили его. Так или не так, а нас тут забыли, старик. Можно сбежать – никто и не заметит.

– Я в Дюнкерке, Тобруке [15] и в «Золотом секторе» [16] воевал. Не собираюсь сейчас дезертировать, когда наша почти взяла. Мне как раз начинает нравиться. Будем здоровы!

– Тебе-то хорошо. Ты дома будешь, когда все это кончится.

– Опять начинаешь? Хватит. Арчи сидел прямо, как стена.

– Слушай, Уильям. Сделаешь для меня кое-что, когда вернешься? Передашь Рите моей, что я скажу?

– А куда я денусь? – заверил его Уильям.

– Я не шучу. Передашь ей точно мои слова?

– Я же сказал, передам.

– Хорошо. Запоминай.

– Давай не тяни.

– Короче, передашь ей вот что: «Арчи наказал мне, чтоб я к тебе пришел и сказал – ты мне должна дать».

Уильям рассмеялся. Глотнул красного вина и засмеялся снова.

Арчи, по-видимому, было не до смеха.

– Я серьезно. Так ей и передай.

– Ладно. Отлично. Постучусь в дверь и так ей и скажу.

Но Арчи странно смотрел на Уильяма. Взгляд его подернулся какой-то дымкой.

– Любит Рита это дело, ох и любит. Любит, чтобы я ее в шейку целовал. Чтоб сосок зубами брал – как виноградину берешь, осторожно, чтоб кожицу не прокусить. Любит, когда живот ей лижу и между бедрами. И клиторок. Просто с ума сходит, когда я ей клитор языком ласкаю.

– Арчи! Не хочу я это слушать.

Уильям никогда на ласкал Олив клитор. Главным образом потому что не знал, что это такое.

– Я тебе должен все это рассказать – вдруг ей доказательства понадобятся. Вот это и передашь. Рита по-собачьи любит. Ох и любит!

– Арчи, заткни фонтан!

– Но кое-что ее точно убедит – если это понадобится. Любит она, чтобы я ей складочку под коленкой целовал. Из всех баб, что у меня были, ни одну это так не заводило. Наш секрет. Может, у тебя хорошо получится – и Рита обо мне вспомнит, так ведь? И вроде это я с ней буду, так ведь? Ну, ясно тебе, что передать надо?

Уильям смотрел ему в глаза. Арчи действительно не шутил.

– Не мели чепуху.

Арчи покачал головой. Потом поднялся со стула и, шатаясь, взял винтовку «ли-энфилд», прислоненную к стене. Передернул затвор и направил винтовку на Уильяма.