— И вы никогда не занимались физическим трудом.

— Нужды не было.

Он провел своим пальцем в перчатке по ее ладони. Эм вздрогнула.

— Вы этого хотите, — сказал он, и в его голосе прозвучало нечто среднее между оправданием и негодованием.

Эм не ответила, она слегка пошатнулась от силы его страсти.

Он поднял ее руку на уровень своего лица. Она не противилась. Не сводя с нее глаз, он поднес ее руку к губам. Разум ее застыл. Его дыхание было горячим, легчайшее царапанье щетины над его верхней губой странно не соответствовало его крепким шелковистым губам. Потом он провел губами по ее ладони.

Влажная настойчивость этого прикосновения пронзила ее до потрясения, до судорог. Она задышала быстрее, несмотря на железную волю, с которой пыталась взять себя в руки. А он умело, расчетливо играл с ее ладонью языком и зубами, и ей пришлось бороться с непреодолимым желанием сжать пальцы вокруг его руки и отдаться его прикосновениям.

В тот момент, когда она больше не могла этого выдержать и почувствовала, что нужно что-то делать, все равно что, он отодвинулся, отступил и отпустил ее руку. Ее рука безвольно упала.

Он внимательно посмотрел на Эм, глаза его сверкнули.

— Оставьте в покое мою семью.

После чего он повернулся и вышел.

Эм старалась взять себя в руки. Что он мог бы сделать? Чего он не мог бы сделать? Она медленно наклонилась, подняла с пола перчатку и натянула на руку. У нее появилось грызущее чувство, что эта встреча, как бы ни была она коротка, окажет большое влияние на ее планы. И она была уверена, что лорд Варкур не в последний раз гневается на нее, поскольку она не имела ни малейшего намерения выполнять его приказания. На карту поставлено слишком многое.

Томас стоял за дверью библиотеки, стараясь отдышаться. Он не собирался целовать руку этой женщины, не намеревался вообще прикасаться к ней. Было в ней что-то, ослабившее крепкую узду, на которой он держал себя в эти последние двенадцать лет, и подвергшее его такому испытанию, равных которому он не переживал с того рокового дня, когда умер Гарри. Ему следовало бежать, даже не получив ответов на свои вопросы, прежде чем он еще больше подпадет под ее чары.

Он встряхнулся и пошел в гостиную. Эта встреча ничего не дала ему. Разумеется, он слегка напугал ее, но не добился от нее ни обещаний, ни сведений. В той комнате вся власть была у него в руках, и все же он не мог не чувствовать, что именно она определила характер их встречи…

В пустой столовой его поджидал Эджингтон.

— Я получил новости от Олтуэйта, — сказал Эджингтон прежде, чем Томас успел небрежно кивнуть ему.

Томас остановился. В тусклом свете он не мог рассмотреть лица барона.

После возвращения из Франции Эджингтон превратился из консерватора в либерала и внезапно стал самым осведомленным человеком в Англии во всем, что касалось поступков каждого члена парламента. После нескольких скандалов консервативные тори кое-как соорудили собственную сеть шпионов и осведомителей. Но хотя его соратники-виги по-прежнему занимали самые высокие посты, Томас не мог не спросить себя, сток приобретенное ими преимущество стремительно растущих ставок. Предметом их теперешних интересов был лорд Олтуэйт, тори, новоиспеченный барон, человек, открыто потакающий всем своим желаниям. Его распутный образ жизни уже привлек к себе почти столько же внимания, сколько и его блестящие речи.

— Надеюсь услышать не об очередных посещениях борделей или о карточных долгах.

Эджингтон натянуто улыбнулся:

— Это тревожнее и вместе с тем интереснее. Это касается тех людей, которых он нанял.

Это вызвало у Томаса некоторый интерес. Лорд Олтуэйт, с самыми неуклюжими и крайне прозрачными попытками сохранить дело втайне, нанял несколько уличных хулиганов, чтобы те поставляли ему сведения. Когда они разговаривали в последний раз, Эджингтон еще не узнал то, что им было нужно.

— Да?

— Они бывают везде, где прячется краденое, заходят в каждую закладную лавку в Лондоне, ища список вещей. Декоративные безделушки, драгоценности, серебряное блюдо — описание всегда одно и то же.

— Это похоже на грабеж, — заметил Томас.

Эджингтон поднял брови:

— Тогда почему бы не пойти в магистрат?

Томас нахмурился:

— Я надеялся услышать об этом от вас.

— Сказал бы, если бы мог, старина. — В его устах шутливая фамильярность прозвучала иронично и холодно. — Может быть, это как раз то самое средство, которое нам нужно для достижения наших целей.

И с этими словами Эджингтон повернулся и вышел, тихо, как тень, в гостиную.

Томас немного постоял, обдумывая их разговор, пытаясь отыскать какой-либо намек на то, что Эджингтон что-то утаил от него. Он не смог обнаружить ничего значительного, что скрывалось бы за словами этого человека. Томасу нужно было знать, что собирается делать Олтуэйт, — вигам нужно было это знать. Олтуэйт был человеком непредсказуемым. Эксцентричный, возможно, не совсем нормальный и явно распущенный. До такой степени, когда распутство причиняет вред самому распутнику. Он был также блестящим оратором и происходил из одной из самых политически влиятельных семей во всей Британии.

Впрочем, сейчас с этим ничего нельзя было поделать, как ни отвратительно было признаться в этом. Томас расправил плечи и вошел в гостиную.

Полдюжины гостей обернулись и посмотрели на него. Их глаза были полны бескомпромиссных догадок. Он вернулся на свое место, пробравшись между креслами и пальмами, не встречая и не избегая ничьих взглядов, но глядя вокруг с сознательной мягкостью, заставлявшей окружающих опускать глаза. После прохлады, царившей в библиотеке, воздух в гостиной казался душным от множества разодетых тел и густым от запаха увядающих цветов.

Между Гримсторпом и лордом Гиффордом сидел лорд Олтуэйт. Его лицо с отвисшим подбородком горело от жары и алкоголя. Олтуэйт был одним из тех людей, которые в двадцать лет выглядят на сорок и будут также выглядеть в шестьдесят, если дурные привычки не доконают раньше этого срока. Теперь он улыбался, его грудь и живот сильно выдавались вперед, когда он откидывался на спинку стула. Его непринужденность раздражала Томаса. Чему он улыбается? Грубой шутке? Своей очередной любимой потаскушке? Или новому трюку с законом о реформах, которым он собирается ошарашить вигов на следующем заседании парламента?

Леди Гамильтон сидела неподалеку от этих мужчин, так что она могла слышать их разговор, если бы ей того захотелось. Но мать Томаса никогда не интересовалась ничем подобным. К тому же в данный момент он вообще сомневался, что она в состоянии поддерживать связную беседу, не говоря уже о том, чтобы подслушивать. Она сидела с герцогиней Рашуорт и леди Джеймс, но лицо у нее было застывшие и отчужденное, пальцы теребили что-то спрятанное в ридикюле. Ожерелье. Томас недовольно скривил губы. Воистину Эсмеральда глубоко запустила свои когти.

Тут леди Гамильтон подняла глаза и посмотрела на него. Ее зрачки были расширены, взгляд рассеян — предательские признаки того, что она затуманила голову опиумом, спрятавшись от своей тревоги. Словно во сне она встала, не обращая внимания на леди Джеймс и леди Рашуорт, озадаченно смотревших на нее. Томас ощутил сильное напряжение. Его мать сделала один нетвердый шаг, протискиваясь среди лабиринта кресел к группе лорда Олтуэйта. Губы ее раскрылись, словно она собиралась заговорить, но потом ее лицо стало совершенно пустым, ноги подогнулись, и…

Она опустилась на колени Гримсторпа. Этот джентльмен схватил ее — машинально, судя по всему. Во всяком случае, лицо его выразило скорее удивление, чем намерение, — и он не дал ей упасть на пол. Медленно, неотвратимо ридикюль выпал из бесчувственных пальцев леди Гамильтон и скользнул на ковер. Ожерелье выскользнуло и легло сверкающей грудой рядом с начищенным башмаком лорда Олтуэйта.