Фил не счел выходку Мика забавной. Покрывшись от волнения испариной, он требовательно взглянул на меня:
– Папа?
Папа! Он назвал меня папой!
– Я скоро приду, сынок, – ответил я как можно мягче.
Конечно, он был прав, но я не привык, чтобы со мной разговаривали тоном церковного старосты.
И в этот момент Фил вышел из себя. Он просто взорвался.
– Вы, оба, – заорал он, – вы соображаете, где находитесь! Невежды! Оглянитесь вокруг! Вы погрязли в омуте греха и даже не сознаете это. Блудницы! Наркотики! Пьянство! Обжорство! Лихоимство! Куда вас занесло? Вам что, нужно произносить каждое слово по слогам? Вы сидите в языческом капище зла и порока! В прибежище дикарей! Здесь моль, ржа и мрак, а вы думаете – это все шуточки? Ну что ж, недолго вам ждать, близок для вас час пробуждения!
Девицы, поначалу хихикавшие, примолкли. Лицо Фила потемнело, волосы освещались красным и зеленым неоновым огнем, и сейчас он обращался уже не к Мику и не ко мне, а ко всем собравшимся в баре. Его глаза походили на лужицы кипящей смолы. Слюна пенилась на губах. Он был совершенно безумен. Впервые в жизни я почувствовал страх перед ним и в то же время страх за него.
– Мне жаль тебя! – воскликнул он, немного придя в себя. – Да, жаль, потому что неотвратимо грядущее. Но, отец, я буду горячо молиться за тебя.
С этими словами он стремительно вышел из бара и сел в стоявшую у входа коляску моторикши. Газанув, мотор изрыгнул черный вонючий выхлоп.
– Провались ты со своей газонокосилкой, – крикнул ему вслед Мик.
Я почесал затылок и вздохнул:
– Не знаю, может, это я виноват? Не доглядел за ним?
– А на что он намекал, когда кричал о лихоимстве? – поинтересовался Мик.
К тому времени, когда мы добрались до «Грустных любовников», на душе у нас стало веселей и появилась какая-то необыкновенная легкость. Наверное, это была реакция на выходку Фила. Несмотря на то что я не принял его слов всерьез, сам поступок произвел на меня тяжелое впечатление. Как будто стая черных птиц вспорхнула и расселась по обочине еще не пройденного нами пути.
То ли от смущения, то ли от страха, но мы вели себя как поддавшие школьники, хлопающие друг друга по ляжкам и закатывающиеся от смеха по любому поводу. Каким-то образом нам удалось прихватить с собой четырех девиц из углового бара, пообещав заплатить им, если они пойдут с нами в ночной клуб. Так что нашего полку прибыло.
В «Грустных любовниках» было полно народу. Местечко, что ни говори, было почище соседних баров, и неудивительно, что девицы согласились пойти с нами. Зал вспыхивал синими и оранжевыми перекрещивающимися лучами. Играли классический соул. При первых тактах «Харлем шафл» [25] Боба и Эрла Мик потащил нас танцевать, и мы, сбившись в тесный кружок, плясали как могли. Вообще-то я еще тот танцор, но в тот вечер был в ударе и откалывал всякие несуразные коленца, так что вдоволь повеселил наших девиц.
Помню, как Чарли, когда ей было шестнадцать, откопала старые пластинки Шейлы: Отиса Реддинга, Арету Франклин [26], «Темптейшнз» [27] . Она с удовольствием слушала их и все удивлялась, что у ее родителей есть такая музыка. В школе у нее был приятель, который увлекался прежними исполнителями. За два дня мы с Шейлой прямо выросли в ее глазах. Она даже спросила меня, как я ухаживал за мамой. Ухаживал – интересно, так сейчас еще говорят? Иногда я чувствую себя современником Томаса Де Квинси.
Но Мик любил соул. Приятно было смотреть, как он танцует. Конечно, он был полноват, но танцевал отлично. Не хуже любого профессионала. Стоило притушить свет, завести соул, и этот неповоротливый увалень превращался в изящного, гибкого танцора. Прямо Нижинский. Женщины, которые обычно и не смотрели на него, просто рвались потанцевать с ним, но Мик предпочитал выделывать свои па в одиночестве. Он как магнит притягивал во время танца небольшие группы, которые толпились вокруг него и подбивали продолжать в том же духе. Так они вели себя этим вечером в «Грустных любовниках».
Пару раз я видел женский силуэт, как призрак мелькавший на помосте с вертушкой. Мэй-Лин не отводила от Мика глаз, делая при этом вид, что он ее вовсе не интересует, хотя то, что творилось на площадке, позволяло непрерывно держать его в поле зрения. Я замечал пристальные взгляды, которые она бросала на него, когда он отворачивался в другую сторону. Однажды мне показалось, что они встретились глазами, и я выругал себя за то, что пропустил этот момент. И вдруг до меня дошло, что она специально подбирала для него музыку. Мысленно я вернулся к названиям двух или трех последних композиций: «Стань со мной», «Признание», «Протяни руку».
Но мне и в голову не могло прийти, что сейчас произойдет.
Мэй-Лин поставила медленную мелодию и спустилась с помоста. Высокая, изящная, неотразимая, в пульсирующих вспышках синего света, она устремила пристальный взгляд на Мика. Он в это время был на другой стороне площадки и смотрел прямо на нее. Некоторые пары уже шли к столикам, когда вслед за первыми аккордами электрического органа раздался мощный вокал Перси Следжа – «Когда мужчина любит женщину» [28].
Я наблюдал за ними как в гипнозе. Мик тер подбородок, решая, как поступить, и, перед тем как зазвучали первые такты песни, бросил на меня быстрый взгляд. Я чуть заметно кивнул в сторону Мэй-Лин. Именно это и было ему нужно.
Бессильно опустив огромные руки, он медленно двинулся через танцзал. Пары расступались перед ним в танце. В мигающем свете его лицо казалось то ярко-оранжевым, то беспросветно-черным. В своей белой футболке он, как призрак, скользил к Мэй-Лин. Наконец он обхватил ее руками. Я видел, как она обняла его за шею. Кто-то тронул мой локоть, и колдовское очарование этого бесконечно нежного, легкого мгновения пропало.
Рядом стояла Аир, одна из девушек, что мы прихватили с собой из бара. Она улыбалась.
– Я думать, твой друг давно ее любить!
