Фила ядом безбожных суеверий.
Фил помахал мне на прощание Библией и быстро пошел прочь, будто опасаясь продолжения уговоров. Я вошел в храм.
Здесь действительно было прохладнее, и храм внутри был весь залит светом. Его стены сверкали красным лаком. У подножия огромного латунного изваяния Будды горели несколько тонких свечей, отражаясь бликами на полированной груди, щеках и лбу. Я сел на скрипучий тисовый пол.
Подведенные глаза Будды смотрели на меня без гнева, без радости, с выражением спокойного участия. Внезапно у меня вырвался тяжелый вздох. Он был такой громкий и глубокий, что я в смущении оглянулся. В храме больше никого не было. Мне показалось, будто я сдерживал дыхание с того самого момента, как сошел с самолета. Вздох повторился – непроизвольный, как кашель; вместе с ним по телу прошла легкая дрожь, и храм отозвался на нее всеми своими нишами и закоулками.
Два дня я провел, пытаясь отгородиться от кричащего карнавала уличной жизни, от чертова колеса впечатлений, от беспрестанных атак на мой рассудок, от ужаса в ожидании того, с чем мне придется столкнуться в местной тюрьме, от разочарования и тяжелых размышлений. И вот просто благодаря тому, что я зашел в храм, мое страдание наконец нашло выход. Я закрыл глаза и обхватил голову руками.
Прошло много времени, прежде чем я почувствовал, как кто-то подошел ко мне сзади. Я не стал поднимать головы. Если это Мик, я еще не был готов с ним разговаривать. В храме было тихо. Я слышал его размеренное дыхание, по крайней мере до тех пор, пока ритмы наших вздохов не совпали, и был рад, что в кои-то веки у него хватило такта не нарушать молчание. Его рукав коснулся моего. Он просидел со мной минут десять, и его присутствие подействовало на меня успокаивающе. Когда я открыл глаза, вокруг было пусто. Я поднялся и вышел.
Мик ждал меня под деревом. Монаха рядом с ним не было. Я подошел, взял сигарету из протянутой пачки, а Мик, посмеиваясь, принялся рассказывать о монахе. Оказалось, что тот провел семь лет в Бирмингеме и говорил с заметным акцентом. Он прочитал Мику короткую лекцию о буддизме и теперь Мик начал толковать мне о Восьмеричном пути: правильные слова, правильные поступки и все такое. [18]
– Молодец, Мик. Выкурил сигаретку с монахом – и уже дзен-мастер.
Мое замечание его задело:
– Ну ты и язва!
– Пошли, что ли?
Мик встал и сбросил ботинки.
– Дай-ка я сначала в храм загляну.
– А ты что, там не был?
– Нет. Погоди, я быстро.
– А кто туда заходил? Монах? Мик посмотрел на меня:
– Никто не заходил.
– Уверен?
– Да. А что?
– Ничего. Иди.
Мик, наверное, путал. Ведь кто-то сидел рядом со мной. Я чувствовал, как он касался моей одежды. Я слышал его дыхание. От воспоминания у меня кровь прилила к лицу. Я решил, что это от жары. Даже вот голова закружилась.
А насчет монаха Мик, наверное, был прав. Можно ли достичь нирваны с сигаретой в зубах? Мне захотелось вернуться в отель и вздремнуть. Я подождал, пока Мик, получив просветление, втиснет ноги в сандалии, и еще раз спросил:
– Ты уверен, что тот монах не заходил в храм, пока я там был?
– На все сто, – ответил он. – Чего ты дергаешься?
Это непонятное переживание так меня разбередило, что в отеле я решил обсудить его с Филом и тихо постучал в дверь его номера. Впустив меня, он уселся на жесткий стул, на котором, очевидно, коротал время и до моего прихода.
– Фил?…
– Да, отец.
– Фил, сегодня, когда я был в храме…
– Да?
– Как бы ты…
– Слушаю.
– Да нет, ничего серьезного.
– Ничего серьезного?
– Ничего.
Я вышел и прикрыл за собой дверь, оставив Фила в полном замешательстве. Выражение его лица оказалось для меня просто невыносимым.
Позже, в номере, мне снился сон. Я видел старую женщину с резным деревянным лицом. Она звонила в храмовый колокольчик, потом поднесла его к моему лицу. Звон колокольчика превратился в телефонный звонок. Я повернулся на кровати и поднял трубку.