Четыре месяца прошло после смерти Луция Фонтея Капитона. Известие о наследстве, которое он целиком завещал Клавдию, произвело немалое впечатление на римлян. И чем неожиданней была эта новость, тем подробнее она обсуждалась на людных площадях, на перекрестках улиц, в базиликах, в галереях и в термах.

- Клавдию? Но почему Клавдию, а не Кальвицию, не Виницию, не Рубеллию, не Фульцинию или не первому встречному, попавшемуся на глаза бедному Фонтею? Каковы заслуги Клавдия? Чем он отличился перед покойным? И в чем причина такого удивительного предпочтения, такой непонятной благосклонности? Должно быть, между ними была какая-то тайна. Но какая?

Вопросов было предостаточно. А поскольку каждый горожанин на них отвечал по-своему и вдобавок торопился поделиться своими соображениями со знакомыми, то, многократно перетолковываясь, эти догадки порождали новые, уже совсем невероятные слухи. В результате весь Рим на какое-то время заполнили самые фантастические сплетни, начавшиеся, заметим, по одной простой причине. Дело было в том, что по крайней мере половину городского населения в то время составляли досужие бездельники, главным занятием которых было чесать языки по любому поводу.

Неудивительно, что ответов - зачастую казавшихся вполне убедительными и правдоподобными - было еще больше, чем вопросов. Странно было только, что, небезынтересные сами по себе, все эти подозрения, предположения и домыслы касались чего угодно, кроме любовной связи между Фонтеем и Мессалиной, а значит, основывались на ложной аксиоме о домашней идиллии, царившей в семействе Клавдия.

- О!… Понять причину такого завещания совсем нетрудно. Это же очевидно: Фонтей оставил наследство Клавдию за то, что тот однажды спас его от гнева Гая Цезаря, который хотел казнить Фонтея, забывшего прибавить почетный эпитет к его имени.

Такое объяснение случившемуся давали всезнающие цирюльники с улицы Табернола, слову которых их многочисленные посетители доверяли больше, чем гласу оракула.

- Да нет же! Причем тут божественный гай Цезарь? Я знаю из надежных источников, как было дело. У этого глупца и выскочки Фонтея - кто же его не знал? - была навязчивая идея: он хотел доказать, будто его род является одним из самых древних в Риме, одним из тех, что берут начало от этрусских князей. Хотя даже ему известно, что Фонтей - самые настоящие плебеи. Это подтверждается хотя бы тем, что, когда Публий Клодий Пулкр, патриций чистой воды, пожелал быть избранным в трибуны плебеев, то - тогда еще не нарушались законы Республики - ему отказали, а на это место назначили одного из предков Фонтея. Ведь в те времена главой плебеев мог быть только плебей! Так вот, у бедного Луция точно гвоздь в голове засел: разыскать в древнейших анналах свою фамилию! Тогда-то он и обратился к Клавдию, к этому педантичному археологу - ну, даровитому, если хотите, - который, позарившись на обещанную награду, все-таки сумел - одному Зевсу известно, какими ухищрениями! - удовлетворить желание покойного. А в благодарность за это Капитон оставил ему наследство.

Таково было мнение самых отъявленных и коварных мошенников, каковыми считались римские адвокаты и нотариусы, известные при этом своей проницательностью и беспримерной изворотливостью ума. Кроме того, один ростовщик, чья лавка находилась неподалеку от портика Помпея, утверждал, что завещание было составлено не без участия некой колдуньи, которой Клавдий обещал немалую долю своего будущего состояния. Наконец, множество самых разных людей подозревали, что документ, назначавший наследником имущества дядю императора, был фальшивым. Итак, завещание Фонтея целых десять дней будоражило умы городских сплетников, давая пищу для разговоров на всех площадках, во всех лавочках, портиках и садах. Затем новые происшествия завладели вниманием праздной толпы, и о последней воле Фонтея почти перестали вспоминать.

Приблизительно четыре месяца спустя после смерти Луция Фонтея Капитона, а точнее, в день перед календами сентября (31 августа 793 года) немалая часть римского населения заполнила улицу, соединявшую Форум с Радуменскими воротами. Больше сорока тысяч человек, вышедших за эти ворота, собрались на Марсовом Поле, и еще стотысячная толпа народа вытянулась вдоль Фламиниевой дороги, почти до самого мавзолея Августа. Так римляне встречали императора, который возвращался домой после великих походов в Германию и Британию. Из скромности он отказался от триумфа, решив довольствоваться одними овациями. Среди этих горожан не хватало только сенаторов: два месяца назад сенат отправил своего посланника в Лугдун, чтобы тот попросил поторопиться божественного Цезаря, задерживавшегося там из-за новых зрелищ, пиров и оргий. Выслушав посланника, Калигула велел сенаторам не показываться ему на глаза, ибо он знает об их ненависти к нему.

- Я вернусь, я вернусь! И со мной будет вот это! - кричал он на посланца, стуча кулаком по рукояти меча. - Я вернусь, но не для сената, а для народа, для сословия всадников! Сенаторов я не желаю видеть, и горе тем из них, кто будет мешаться у меня под ногами! [I]

В третьем часу на Фламиниевой дороге показались знамена конницы, открывавшей триумфальный кортеж. За ними следовали военные музыканты, оглашавшие воздух звуками победного марша. Далее шествовали легионеры, шлемы которых были украшены лавровыми венками. За легионерами шагали новые группы музыкантов и новые колонны солдат. Вскоре, окруженный отрядом германских телохранителей, появился и сам Калигула, облаченный в роскошные золотые доспехи и стоявший на триумфальной повозке, запряженной восемью белыми лошадьми. С ним была Цезония Милония, одетая тоже по-военному. За императорской колесницей шли британцы и германцы, которых император посчитал взятыми в плен и приказал заковать в цепи. За пленниками опять двигались музыканты и когорты охраны, замыкавшие парад. На всем пути его встречали восторженные крики и приветствия, которые Гай Цезарь принимал с презрительной ухмылкой. По прибытии к Капитолию, после того, как цепи, снятые с пленных, вместе с другими смехотворными трофеями его шутовской войны были помещены в храм Зевса и после того, как консулы, преторы, квесторы, эдилы, коллегии понтификов и прочие магистры благоговейно пали ниц перед Гаем Цезарем, он взошел на лоджию базилики Юлия [149] - находившейся ближе других к нему - и приказал Протогену и Калисто подать ему мешки с золотыми и серебряными монетами. Затем он обратился с речью к людям, сгрудившимся вокруг базилики и на Форуме. Он рассказал об опасностях, которые ему пришлось преодолеть для спасения империи, и о том, как он ненавидит патрициев, злобных притеснителей бедного плебейского люда, защищаемого и любимого только одним Цезарем.

- Я это вам докажу! - воскликнул он. - Прямо сейчас… смотрите!

И если уж его слова вызвали шквал аплодисментов и радостных криков, то можно себе представить, во что превратилась площадь, когда ему принесли мешки с мелкими монетами и он начал пригоршнями бросать деньги в воздух, крича:

- Берите, берите, бедные плебеи! Получайте! Божественный Гай Цезарь любит вас!

Одной рукой обняв Цезонию, он предложил ей делать то же самое. Толпа, собравшаяся внизу, безумно взревела, увидев посыпавшийся на нее золотой дождь. Потные люди, с истерическими воплями бросились к базилике, топча, сминая друг друга, пытаясь завладеть желанной добычей или стараясь вырвать ее у более удачливых. Задние напирали на передних, давили, не давали подбирать деньги с земли и не позволяли подняться тем, кто упал. А над всем этим нечеловеческим воем, над всей этой чудовищной давкой стоял свирепо усмехавшийся император и, упиваясь зрелищем кровавого хаоса, швырял все новые и новые пригоршни золотых брызг, сверкавших на солнце и разлетавшихся в разные стороны. Ужасное побоище продолжалось до тех пор, пока он не опустошил до дна все мешки с мелочью. Покидая лоджию базилики Юлия, он мог убедиться, что немалая часть горожан, недавно приветствовавших его, осталась неподвижно лежать или корчиться в судорогах на каменных плитах Форума. Но в то время, как великое множество людей было убито, раздавлено, задушено, покалечено и ранено, тиран, не обращая на них внимания, направился во дворец, поздравляя себя со счастливым возвращением и не без удовольствия вспоминая события минувшего дня. На следующее утро он вновь пришел на Форум и, посетив курию, приказал преторам ускорить рассмотрение дел по объявлению в оскорблении власти. Они должны были торопиться - во имя всех богов! - чтобы избавить Республику от полчищ ее врагов и пополнить государственную казну конфискованным имуществом. Консулам он велел заставить сенат немедленно и безжалостно осуждать всех, на кого падал гнев Цезаря. Последствиями этих распоряжений стали казни, грабежи и людское горе. От них не спасали ни бессовестная лесть, ни дорогие подношения, ни фимиам, который курили у алтарей божественного Гая Цезаря, ни даже самое хитроумное притворство и уловки, на которые пускались зажиточные горожане, чтобы скрыть от цензоров истинные размеры своего состояния. Гай Цезарь

Вы читаете Мессалина
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату