воскликнул:
- О, Геркулес! Не иначе, как против нас восстали фрезоны, бургундцы или германцы. Или парфяне перешли Евфрат и захватили все наши восточные провинции вплоть до Босфора.
- Ох, почтенный Калисто! Богам угодно, чтобы мы с тобой не шутили над известием, которое я принес Цезарю!
Тогда, понимая всю серьезность положения и стараясь оттянуть время, либертин сказал, что утренние новости Цериала, разумеется, должны быть серьезными настолько насколько тот утверждает, что он готов оказать необходимую помощь трибуну легионеров, ибо они оба должны верой и правдой служить божественному Гаю Цезарю. Всю жизнь он, либертин, был предан своему повелителю и поэтому научился предвидеть все неприятности, ожидающие…
- Ох! Как было бы угодно всемогущему Зевсу, чтобы самые близкие родственники императора были также верны ему, как ты! - прервав либертина, воскликнул Цериал.
И Калисто понял, что не сможет удержать Цериала. На мгновение в его голове мелькнула мысль: под каким-нибудь предлогом выманить Аникия в перистилий, незаметно вытащить кинжал и… Он быстро оглядел зал, прикидывая в уме возможные последствия такого оборота дел, потом вновь повернулся к трибуну и попробовал намеками убедить его в том, что их разговор лучше продолжить без свидетелей. Однако Цериал был непоколебим в своем решении не покидать покоев Цезаря прежде, чем встретится с ним, и либертин, боявшийся показаться чересчур подозрительным, вынужден был оставить свои тщетные попытки. С трудом скрывая отчаяние, он вышел в перистилий, неторопливо приблизился к батаву, который уже расстался со своим недавним собеседником, и проходя мимо, произнес:
- Агафокл!
Услышав пароль, Бринион побледнел и, растерянно прошептал:
- Неужели Цериал? Мы преданы?!! Все открылось?
- Тихо!… Ни слова больше… Уходи и старайся не привлекать внимания.
С этими словами Калисто не спеша направился в сторону таблия, дойдя до которого повернулся и медленно пошел обратно. Вернувшись в перистилий, он заметил своего раба Докомофена, ожидавшего хозяина у входа в покои Цезаря, и тихо сказал ему:
- Ты мне больше не нужен… Ступай.
Докомофен молча кивнул и удалился.
Через полчаса все придворные и слуги императора трепетали от грозных криков, доносившихся из комнаты Цезаря, куда недавно вошел Цериал и рассказал все, что ему было известно о заговоре.
- Ах! Во имя всех богов! Слышали? Не слышали? Все на помощь! Во имя Геркулеса, скорее на помощь! Преторианцы, к оружию! Калисто! Немедленно арестуй Марка Эмилия Лепида! Не дай ему сбежать! А ты, Цериал, мой верный друг и спаситель, хватай Гнея Корнелия Лентула! Ты, Протоген, сейчас же займись моими сестрами Ливиллой и Агриппиной! Вителий, вели срочно разыскать и заковать в цепи центуриона по имени Бринион! Быстро! Бегом! Выполняйте!
Так кричал рассвирепевший и насмерть перепуганный Гай Цезарь. Получая приказания, придворные опрометью бросались их исполнять, довольные тем, что они избежали императорского гнева. Вскоре из соседней спальни высунулась на крик полуодетая Цезония и спросила, что случилось. Калигула кинулся к ней и, схватив за волосы, завопил:
- Ах, ты не знаешь! Меня хотели убить! Всего через два часа меня должны были зарезать на этом месте! И кто! Мои недостойные сестры!
- Говорила я тебе! Сколько раз я тебя предупреждала, а ты все нежничал с ними! Приласкал двух змей на своей груди!
- Ладно, говорила… Но ведь у них сообщниками были и Лентул Гетулик, и Эмилий Лепид, и этот Бринион, и Цериал. Они все хотели убить меня, и если бы не Цериал. О мой благородный Цериал, спаситель Рима и империи! Если бы он мне все не рассказал, через два часа я был бы мертв!
Он обхватил голову руками и, всхлипнув, проговорил:
- Какие сестры! Эринии! Менады! [146] Убить меня, никому не причинившего зла, меня, только и думающего о славе и величии римского народа!
И вновь сорвался на истерический крик:
- Немедленно перебить всех сообщников! Я требую возмездия! Немедленно привести приговор в исполнение! Немедленно! Сейчас же!
И вновь всхлипнул и произнес:
- И высшую награду Аникию Цериалу… Или нет… Для начала отдать ему треть имущества Гетулика и Лепида!
Пять часов спустя Гней Корнелий Лентул Гетулик и Марк Эмилий Лепид были казнены, а их имущество конфисковано. Ливиллу и Агриппину, признавших свое участие в заговоре, Цезарь выслал в изгнание на Понтийские острова, перед этим предупредив, что для них у него есть не только острова, но и мечи [VII]. Бринион бесследно исчез, и все подумали, что он скрылся в предвидении событий.
В тот же вечер Гай Цезарь отправил в Рим письмо, в котором рассказал о готовившемся на него покушении и привел неопровержимые доказательства вины Гетулика, Лепида и своих сестер. К этому посланию он приложил три кинжала, которые должны были лишить его жизни и которые он приказал посвятить (передать как реликвию) в храм Марса Мстителя [VIII].
ГЛАВА XI
Что делали в Риме предприимчивая Мессалина, любезный Клавдий, задумчивый Херея и молчаливый Поллукс
Пока в лионской Галлии происходили описанные события, в Риме продолжалась жизнь, особенности которой были обусловлены нравами горожан, укоренившимися привычками и неотвратимым вырождением латинского племени. Как и прежде, бесчисленные толпы плебев и клиентов с самого раннего утра осаждали дома богатых покровителей, чтобы, собрав подачки, разбрестись по своим лачугам в Сабуре, на Эксвилине или на Авентине.
Просыпаясь и покидая убогое ложе, сотни тысяч римлян сразу же сталкивались с двумя трудноразрешимыми проблемами: как утолить голод и как сделать это раньше, чем наступит вечер. Пытаясь найти ответ на эти мучительные вопросы, многие из них спешили к Камицию, к Форуму, на Марсово Поле, в палестры [147], в базилики и термы, чтобы узнать новости, проведать о какой- нибудь легкой наживе или просто поболтать и почесать языки отборной руганью. В местах этих сборищ, как в кишащих муравейниках, или точнее, в зловонных навозных кучах, постоянно копошились в своих темных делишках люди все возрастов и выходцы из всех частей света, известных в то время. Нумидийцы и бревки, далматы и мавританцы, греки и иудеи, персы и галлы, парфяне и сарматы, эфиопы и фракийцы, - все, коверкая латинский язык и смешивая его с родной речью, говорили о своих заботах, нуждах и вкусах, торговались, хвалились, заискивали, продавали себя и своих приятелей. При этом почти каждый старался как-нибудь обмануть другого, выманить или отобрать чужую добычу, а то и просто украсть кусок хлеба, оставленный без присмотра.
Граждане всех сословий, какие только существовали на семи холмах, обнесенных городской стеной, торопились попасть сюда. Представители всех профессий и ремесел находили себе пристанище в этих местах, испускавших миазмы таких грязных помыслов, что все благовония Арабии, ароматы всех садов и
