Игра продолжалась, и спустя некоторое время опять вышли два туза. Но на этот раз я проиграл.

Не говоря ни слова, крупье сгреб фишки и золотой и спрятал их в свою лакированную шкатулку.

Я снова вынул кошелек, поставил десять долларов на даму и выиграл. Я удвоил ставку и снова проиграл. Потом опять выиграл десять долларов, опять их проиграл, и так снова и снова — то выигрывая, то проигрывая, то ставя фишками, то золотом, я опустошил свой кошелек!

Я встал с места и с отчаянием взглянул на д'Отвиля. Мне незачем было сообщать ему печальную весть: взгляд мой был красноречивее слов, к тому же юноша следил за игрой, наклонившись через мое плечо.

— Что ж, пойдемте, мсье? — сказал я.

— Нет еще, постойте минутку, — ответил он, кладя руку мне на плечо.

— Но зачем? У меня ничего не осталось. Я проиграл все — все до последнего доллара! Это надо было предвидеть. Нам нечего тут делать!

Возможно, я произнес эту фразу слишком резко. Сознаюсь, я был взбешен. Помимо страшной перспективы завтрашнего дня, я вдруг усомнился в своем новом друге. Его знакомство с этими людьми, совет играть здесь, наша по меньшей мере странная встреча с пароходными шулерами, быстрота, с какой опустел мой кошелек, — все эти соображения молнией пронеслись в моей голове, и я невольно подумал: уж не обманщик ли д'Отвиль? Я старался припомнить наш последний разговор. Навел ли он меня на мысль посетить именно этот притон, сделал ли что-нибудь для этого? Играть он мне, во всяком случае, не предлагал, а скорее отговаривал, и я не мог припомнить, чтобы он убеждал меня сесть играть в фараон. Кроме того, он не меньше моего удивился, заметив этих господ за столом.

Но что из того? Разве так трудно разыграть удивление? Что, если, подобно торговцу свининой, который так ловко меня провел, мсье д'Отвиль тоже состоит пайщиком в достойной фирме Чорли, Хэтчера и Кo? Я повернулся к нему, с моих губ готова была сорваться ядовитая фраза, но тут я сразу понял, что заблуждался. Устремив на меня свои чудесные глаза, молодой креол снизу вверх глядел мне в лицо — он был ниже меня ростом — и ждал, когда я приду в себя. Что-то сверкало в его протянутой руке. Это был вязаный кошелек. Сквозь его шелковую сетку поблескивали желтые монеты. Он протягивал мне свой кошелек с золотом!

— Возьмите! — проговорил он нежным, серебристым голосом.

Сердце у меня болезненно сжалось. Я с трудом выдавил из себя ответ. Если б он знал, о чем я думал всего секунду назад, он понял бы, почему щеки мои внезапно залила краска стыда.

— Нет, сударь, — пробормотал я. — Вы слишком великодушны! Я не могу принять этих денег.

— Ну, ну, пустяки! Возьмите, прошу вас, и рискните еще раз. Фортуна была к вам сурова в последнее время, но ведь она — богиня непостоянная и еще, может быть, улыбнется вам. Берите же кошелек.

— Право, сударь, я не могу после того… Простите меня!.. Если бы вы знали…

— Так, значит, мне придется играть за вас. Вспомните, ради чего вы пришли сюда! Вспомните Аврору!

— О!

Это «о», вырвавшееся из моей груди, было единственным ответом молодому креолу, который уже повернулся к столу и поставил свои золотые.

Я смотрел на него с изумлением и восторгом, к которому примешивалась тревога за исход игры.

Какие маленькие белые руки! Какой великолепный перстень с алмазом сверкает на его безымянном пальце! Игроки, словно зачарованные, смотрят на драгоценный камень при каждом движении руки, щедро рассыпающей по столу золотые. И Чорли с Хэтчером тоже заметили перстень. Я видел, как они многозначительно переглянулись. Оба отменно вежливы с молодым креолом. Он сразу же завоевал их уважение своими крупными ставками. Они с особой почтительностью и вниманием называют карту, когда он выигрывает, и вручают ему фишки. Весь стол любуется им, дамы кидают на него вкрадчивые и коварные взгляды. Каждая готова броситься ему на шею ради сверкающего брильянта.

Я стоял возле него, с волнением следя за игрой, с большим волнением, чем если бы ставил сам. Но ведь это была и моя ставка. Он играл для меня. Для меня этот великодушный юноша рисковал своими последними деньгами.

Но я недолго томился неизвестностью. Вот он ставит и проигрывает — и еще повышает ставку. Он занял мое место у стола, и вместе с местом к нему перешло и мое невезение. Почти каждую ставку сгребал крупье, пока наконец последняя монета не была поставлена на карту. Еще немного — и вот она звякнула, падая в шкатулку.

— Идемте, д'Отвиль! Идемте отсюда! — шепнул я, наклоняясь к нему и беря его за руку.

— Во сколько вы оцените это? — спросил он банкомета, не обращая на меня внимания.

И с этими словами он снял через голову золотую цепочку с часами.

Этого я и боялся, когда предлагал ему уйти. Я повторил свою просьбу, я молил его, но он не желал ничего слушать и торопил Чорли с ответом.

Чорли, видно, не любил тратить слов на ветер.

— Сто долларов за часы, — отрезал он, — и пятьдесят за цепочку.

— Великолепно! — воскликнул кто-то из игроков.

— Они же стоят вдвое больше, — пробормотал другой.

В огрубевших сердцах собравшихся здесь людей все же сохранились человеческие чувства. Тот, кто проигрывает, не вешая головы, неизменно вызывает общее сочувствие, и возгласы, сопровождавшие каждый проигрыш юного креола, свидетельствовали о том, что все симпатии на его стороне.

— Правильно, часы и цепочка стоят значительно больше, — вмешался высокий человек с черными бакенбардами, сидевший в конце стола.

Внушительный и твердый тон, каким были сказаны эти слова, возымел свое действие.

— Разрешите, я еще раз взгляну, — сказал Чорли, перегибаясь через стол к д'Отвилю, который сидел с часами в руке.

Д'Отвиль снова вручил часы шулеру, а тот, открыв крышку, внимательно осмотрел механизм. Это были изящные часы с цепочкой, какие обычно носят дамы. И стоили они, разумеется, много больше той суммы, что предложил за них Чорли, хотя торговец свининой придерживался на этот счет иного мнения

— Сто пятьдесят долларов — немалые деньги, — протянул он. — Шутка сказать — сто пятьдесят долларов! Я, правда, мало что смыслю в таких финтифлюшках, но мне сдается, полтораста долларов — красная цена за часы с цепкой.

— Вздор! — закричали несколько человек. — Одни часы стоят никак не меньше двухсот. Взгляните на камни!

Чорли положил конец пререканиям.

— Вот что! — сказал он. — Не думаю, чтобы часы стоили больше того, что я за них назначил, сударь, но поскольку вы хотите отыграться, пусть будет двести за часы и цепочку. Это вас устраивает?

— Мечите! — кратко ответил пылкий креол; он выхватил часы из рук Чорли и поставил их на одну из карт.

Дешево обошлись часы Чорли.

Он открыл с полдюжины карт, и часы перешли к нему.

— А во сколько вы оцените это?

Д'Отвиль снял с пальца перстень и протянул его Чорли, который так и впился глазами в брильянт.

Я снова попробовал вмешаться, но д'Отвиль опять не стал меня слушать. Нечего было и пытаться