— Полно, дорогая Аврора! Прогоните ваши грустные мысли! Зачем нам венчаться именно здесь? Мы можем уехать в другое место. Есть другие страны, такие же прекрасные, как Луизиана, и церкви, такие же красивые, как собор Архангела Гавриила, где мы можем обвенчаться. Мы уедем на север, в Англию, во Францию — все равно куда. Пусть это вас не тревожит!

— Меня тревожит не это.

— А что же, дорогая?

— Ах, я боюсь…

— Не бойтесь, скажите мне.

— Что вам не удастся…

— Что не удастся, Аврора?

— Стать моим хозяином… купить меня!..

И бедняжка опустила голову, словно стыдясь своего положения. Горячие слезы брызнули у нее из глаз.

— Почему вы так думаете?

— Потому что уже многие пытались меня купить. Они давали много денег, гораздо больше, чем вы предполагаете, но из этого ничего не вышло: им не продали меня. Ах, как я была благодарна мадемуазель Эжени! Она всегда была моей защитницей. Она не хотела расставаться со мной. Как я была счастлива тогда! Но теперь… теперь совсем другое дело. Теперь как раз наоборот.

— Ну, так я дам еще больше. Я отдам все мое состояние. Этого, наверно, хватит. Раньше вас хотели купить с дурными целями, такими, как у Гайара. Ваша хозяйка знала об этом и потому не соглашалась.

— Это правда. Но она откажет и вам. Я так боюсь!

— Нет, я во всем сознаюсь мадемуазель Эжени. Я скажу ей, что у меня самые честные намерения. Я вымолю у нее согласие. И я уверен, что она мне не откажет. Если она мне благодарна…

— Ax, — воскликнула Аврора, прерывая меня, — она вам очень благодарна, вы даже не знаете, как благодарна! И все же она никогда не согласится, никогда! Вы не знаете всего… Увы, увы!

Из глаз ее снова брызнули слезы, она склонилась на диван, и густые кудри скрыли от меня ее лицо.

Ее слова озадачили меня, и я уже хотел просить у нее объяснения, когда услышал шум подъезжающей коляски. Я бросился к открытому окну и взглянул поверх апельсиновой рощи. Над деревьями показалась голова, и я узнал кучера мадемуазель Безансон. Коляска подъехала к воротам.

Я был так взволнован, что не хотел встречаться с ней, и, наспех попрощавшись с Авророй, вышел из комнаты. С веранды я увидел, что если пойду по главной аллее, то могу столкнуться с мадемуазель Эжени. Я знал, что к конюшне можно пройти через боковую калитку и оттуда есть дорога в лес. Таким образом, я мог добраться до Бринджерса кружным путем. Спустившись с веранды, я прошел через эту калитку и направился к конюшне.

Вскоре я вошел в конюшню, где моя лошадь приветствовала меня радостным ржаньем. Сципиона там не было.

«Он, наверно, занят, — подумал я. — Должно быть, встречает свою госпожу. Не беда, я не буду его звать. Лошадь оседлана, я сам взнуздаю ее. Жаль только, что Сципион не получит обычной мелочи на чай». Взнуздав лошадь, я вывел ее за ворота и вскочил в седло.

Дорога, которую я выбрал, вела в негритянский поселок, а затем через поля в густой кипарисовый лес. Там ее пересекала тропинка, которая снова выходила к береговой дороге. Я много раз ездил по этой тропинке и хорошо ее знал.

Негритянский поселок находился примерно в двухстах ярдах от господского дома: пятьдесят или шестьдесят небольших чистеньких хижин стояло по обе стороны широкой дороги. Все хижины были как две капли воды похожи одна на другую, и перед каждой из них росла большая магнолия или красивое китайское дерево с густой кроной и душистыми цветами. В тени этих деревьев множество негритят с утра до вечера возились в пыли. Они были всех возрастов, от крошечных ползунков до голенастых подростков, и всевозможных оттенков — от светлокожих квартеронов до черных бамбара, на коже которых, как острили американцы, «даже уголь оставляет светлые пятна». Если не считать толстого слоя пыли, ничто не прикрывало их наготу, ибо они целый день бегали голышом. Эти черные и желтые пострелята с утра до вечера копошились перед хижинами, играя стеблями сахарного тростника, арбузными корками и кукурузными кочерыжками, такие же счастливые и беззаботные, как какой-нибудь маленький лорд в своей увешанной коврами детской, среди дорогих заграничных игрушек.

В негритянском поселке вам бросаются в глаза воткнутые перед многими хижинами высокие шесты или крепкие стебли тростника, на которых насажены громадные пустые желтые тыквы с пробитой сбоку дырой.

Это домики красных стрижей, самой красивой породы американских ласточек, которых очень любят здешние негры, как когда-то любили их краснокожие обитатели этих мест.

Вы увидите, что на стенах хижин висят гирляндами длинные связки зеленого и красного стручкового перца, а кое-где и пучки сухих лекарственных трав, которыми пользуется «негритянская медицина». Их повесила сюда какая-нибудь тетушка Феба, или тетушка Клеопатра, или бабушка Филис; а при виде восхитительного кушанья, которое может изготовить любая из них, взяв описанные выше красные и зеленые стручки и сдобрив их разными пахучими травами, растущими в маленьком огороде возле хижины, у самого тонкого гурмана потекут слюнки.

На стенах некоторых хижин вы увидите и шкуры представителей животного царства: кролика, енота, опоссума или серебристой лисы, иногда мускусной крысы и даже болотной дикой кошки, или рыси. Хозяин хижины, на которой сушится шкура рыси, становится героем дня, ибо рысь — самый редкий зверь, встречающийся теперь на берегах Миссисипи. Вы не увидите здесь шкур кугуара и лани; хотя эти животные и водятся в ближних лесах, но они недоступны для негритянского охотника, которому запрещено пользоваться огнестрельным оружием. Более мелких животных, о которых мы говорили, можно изловить и без ружья, и шкуры, висящие около хижин, — это трофеи многих ночных охот, добыча, принесенная каким- нибудь Цезарем, Сципионом, Ганнибалом или Помпеем. Слыша в негритянском поселке все эти имена, вы можете вообразить себя в древнем Риме или Карфагене.

Однако этим носителям громких имен никогда не доверяют такого опасного оружия, как карабин. Своими успехами на охоте они обязаны только собственной ловкости; оружием им служат лишь палка да топор, а вместо гончей собаки — простая дворняжка. Многочисленные представители этой породы валяются в пыли вместе с негритянскими ребятишками и, видимо, чувствуют себя не менее счастливыми, чем они. Охотничьи трофеи развешаны на стенах домов не для украшения. Нет, их повесили просушить, а потом заменят другими, а эти отнесут на продажу. В воскресенье, когда дядя Сиз или Зип, дядя Хэнни или Помп в праздничной одежде отправятся в город, каждый из них захватит с собой сверток со шкурками. Они зайдут потолковать к лавочнику, а тот выложит им «пик»[31] за мускусную крысу, «бит» (испанский реал) за енота и четвертак за лису или «кошку», после чего четыре дяди-охотника обменяют полученные монеты на всякого рода гостинцы для четырех оставшихся дома тетушек; эти «излишества» служат дополнением к обычному рациону риса со свининой, который получают негры на плантации.

Такова нехитрая экономика негритянского поселка.

Войдя в негритянскую деревню (негритянский поселок при крупной плантации можно вполне назвать деревней), вы можете сами наблюдать эти мелкие подробности ее жизни. Они видны и невооруженному глазу.

Вы увидите также стоящий на отшибе дом надсмотрщика. В поместье Безансонов он находился на краю поселка, фасадом к проезжей дороге.

Дом был, конечно, совсем в другом роде, с претензией на архитектуру: двухэтажный, с жалюзи на окнах и с верандой.