— Вернее будет, если в Белосток полечу я, — произнес Болдин упрямо.

И Павлов, к удивлению Фоминых, отмолчался. Закурил. Вышел из кабинета. Потом вернулся.

Пронзительный звонок московского телефона снял воцарившееся оцепенение. Павлов и на этот раз удивил Фоминых своей медлительностью, неуверенностью. Трубку успел взять Болдин:

— Слушаю, товарищ маршал. Так точно! Не совсем. Павлов рвется в Белосток. Считаю, что командующему нельзя оставлять управление войсками. Прошу разрешить мне вылететь в 10-ю армию.

Неотрывно глядя на своего заместителя, Павлов опустился в кресло и с мрачным видом застыл.

'Все! — подумал Фоминых о нем. — Упустил свой шанс'. Да и был ли он? Теперь уже казалось, что не было.

Звучный голос Тимошенко слышался из трубки, будто из соседней комнаты. Не разрешая вылет ни Павлову, ни Болдину, Тимошенко приказал немедленно наладить связь с армиями.

После разговора Болдин ушел в свой кабинет, который был втрое меньше, чем кабинет командующего, окна выходили во двор, на теневую сторону, и в помещении в летнее время, когда не топили, чувствовались промозглость и стылость. Но теперь эта стылость принесла разгоряченному лицу Болдина облегчение и успокоение.

Некоторое время он сидел неподвижно, собираясь с мыслями и размышляя. Но тут поступили новые сведения: немцы бомбили Белосток, Лиду, Гродно, Волковыск и другие города. Парашютные десанты блокировали во многих местах дороги и железнодорожные пути. Приграничные аэродромы разгромлены. Узнав о потерях, начальник ВВС округа генерал Копец застрелился. Это было грозным предзнаменованием. Болдин подумал и о себе.

Звонок из Москвы дал новое направление его мыслям.

— Почему Павлов не отвечает? — обрушился зычный голос Тимошенко.

Болдин среагировал моментально. Благополучие штаба теперь неразрывно связывалось с его собственным благополучием.

— Командующий связывается с 4-й армией! — четко отрапортовал он.

— Учтите, товарищ Болдин! — гремел в трубке голос наркома. — Никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.

В трубке захрипело. Болдин сорвался на крик:

— Как же так? Ведь наши войска вынуждены отступать! Горят города, гибнут люди!

Хрипение в трубке прекратилось, и голос Тимошенко обрел прежнюю разрушительную мощь.

— Разведку самолетами вести не далее шестидесяти километров.

— Какими самолетами? — Болдин перешел на шепот. — На аэродромах первой линии немцы вывели из строя почти всю нашу авиацию.

Пропасть разверзлась под ним. И все же он, чувствуя, как отнимаются руки и ноги, договорил фразу, заранее обдуманную. И эта фраза в конечном счете спасла ему жизнь.

— Немец хочет овладеть Белостоком, — четко произнес он. — Прошу разрешения вылететь туда немедленно.

Нарком некоторое время раздумывал.

— Давайте, только ненадолго. Не надо подменять командарма, стеснять его инициативу. Голубев сам по себе неплохой вояка, — сказал Тимошенко.

— Слушаюсь.

— Никаких механизированных частей, артиллерии, особенно зенитной, не применять. Как поняли?

— Слушаюсь, товарищ маршал Советского Союза!

— Никаких иных мер, кроме разведки в глубь территории противника на шестьдесят километров.

— Слушаюсь… Так точно.

Положив трубку, Болдин позволил себе расслабиться. Его личная судьба на несколько часов вперед прояснилась. Разрешение вылететь в Белосток получено. Что бы там ни стряслось, сейчас главное — прочь из штаба. Не зря Павлов мечется. Понимает. С минуты на минуту Москва узреет, что случилось на границе. И ее гнев будет пострашнее немецких бомб. Итак — быстрее на аэродром! В наркомате обороны ясности нет. Зато маршал уже назвал немцев 'противником'. Это уже кое-что. Но разве такие меры сейчас нужны? Разве к такому ответу все готовились?

Главная задача — немедленно сообщить командующему о разрешении насчет Белостока. И об указании товарища Сталина применять авиацию только в целях разведки.

Абсурдность этих указаний была очевидной для Болдина.

Однако Москва разобралась быстрее, чем он предполагал. Переступив порог павловского кабинета, он услышал слова 'немедленно' и 'красный пакет' и понял, что долгожданный приказ получен. Это была задача для штаба.

''Немедленно', — усмехнулся Болдин. — Поздно это 'немедленно''.

В 'пакете' содержался энергичный план прикрытия государственной границы, хотя энергии этой хватало на две минуты хорошего боя.

Но штабисты забегали. Это уже было похоже на ответные действия. Павлов немного успокоился. Используя минуту, Болдин в сдержанных тонах доложил о разговоре с наркомом. Полученное разрешение он истолковал как приказ. Молча, сжав губы, Павлов выслушал сообщение, по-волчьи глянул на своего заместителя. Раньше, когда складывались дела благополучно, он позволял себе обсуждать в узком кругу распоряжения наркома. И Тимошенко, безусловно, знал об этом через громоздкую безотказную массу осведомителей. Слава героя Испании крепко поддерживала Павлова. Но видно было невооруженным глазом, что на рассвете воскресным утром 22 июня его авторитет иссяк.

Болдин едва прислушивался к отрывистым указаниям командующего и еще меньше вдумывался в них. Понимал, что действительные обстоятельства окажутся совсем иными. Только скорее из штаба! Чтобы не давать объяснений Москве. Оттуда смерть достанет еще быстрее, чем от немцев.

Оружие меняется из века в век. Его делают все страшнее, все разрушительнее. Одинаковым остается только одно — страдание ни в чем не повинных людей, горе изувеченных, ослепших, безногих, которые предназначены были для жизни и любви. В отличие от научных изобретений, природа человека не меняется. Потому что этому прекрасному созданию и не надо было меняться. Солнце всегда светило, любовь могуче звала к продолжению рода. Мать рожала и выхаживала дитя, отец добывал пищу. Но по какому-то неизменному и чудовищному укладу, подчиняясь велению вождей, государей, политиков, порой едва умевших складывать слова и числа, эти люди попадали в дуболомные схватки, а позднее в огненные вихри и своими жизнями и увечьями помогали одним предводителям возвышаться над другими. Для владык племен и наций они представлялись безликими, безымянными полчищами, которые только тем оправдывают свое существование, что выполняют их волю.

Наверное, ощущения Гитлера мало отличались от Батыевых, когда тот гнал своих всадников: 'На Русь! На Русь!' — и был уверен в победе. Но то, что случилось 22 июня 1941 года, грозило мирным российским жителям игом пострашнее, чем монгольское. И они были так же не готовы к отпору, как семьсот лет назад.

Простившись с командующим, кивнув начальнику штаба и как бы отделившись от них, Болдин стремглав помчался к машине. Теперь его мог остановить только кремлевский звонок. Но с каждым шагом такая вероятность уменьшалась, исчезала, развеивалась, словно дорожная пыль.

Минск выглядел уже не так, как накануне, когда Болдин ехал в окружной клуб на спектакль. Тогда на улицах было полно гуляющих. Сейчас пустынные тротуары вселяли тревогу. Перепад ощущений был поразительным.

Несмотря на ранний час, темнеющие группы людей собирались у репродукторов. Однако укрепленные