иногда смотрел на нее с таким участием. Интересно, а остальные тоже знают об этом?

Долгое время она молча ехала рядом с Доктором. Кровь приливала к щекам всякий раз, стоило ей подумать, что Ржавый обо всем знает. Каким же тактом, какой деликатностью надо обладать, что бы утаит свое открытие!

— Побыстрее ехать не можешь? — поинтересовался Доктор.

— Могу. Просто я задумался. А как ты считаешь, удастся ли нам добраться до устья Меконга, прежде чем принц и Брэдфорд окажутся в Станг-Тренге?

— Для нас это плевое дело. К шести будем в Камбодже и самое позднее в десять оставим Сайгон позади. А как выйдем в открытое море — только они нас и видели. Вперед, да поживее!

Последний отсвет заката еще не успел погаснуть на небе, когда Доктор и Малец, затаившись на дне джонки, скрытно подплывали к борту крейсера. Лошадей они бросили на подступах к городу, а сами, отвязав лодчонку, осторожно, с оглядкой, подобрались к крейсеру, где их уже ждали и помогли подняться на палубу.

Тем временем Ржавый доложил генералу, что по распоряжению штаба их корабль выходит в море и пробудет там до возвращения принца. Вроде бы где-то поблизости промелькнул небезызвестный крейсер «Белморэл», и, хотя «Роджера» это прямо не касается, он также примет участие в поисках.

Через четверть часа после возвращения Мальца и Доктора крейсер на всех парах двинулся вниз по Меконгу.

Малец, задыхаясь от волнения, ворвался к Ржавому.

— Он здесь? Ты освободил его?!

Крейсер стремительно скользил по течению. Вдали слабо мерцали огни Сайгона.

— Идем! — торжествующе выпалил Ржавый и, схватил за руку дрожащего от волнения Мальца, увлек его за собой к каюте первого офицера, где в это время брился Доктор.

Разбуженный шумом легионер, отупевший спросонок, приподнялся на койке.

— Вот твой братец! — горделиво провозгласил Ржавый. — Прошу любить и жаловать.

Малец, замерев на пороге, несколько мгновений молча вглядывался в легионера, а затем удивлен обернулся к Ржавому:

— Кто это? Я его впервые вижу.

Доктор как брился, так и застыл с бритвой в руке, у Ржавого отвисла челюсть, и он окаменел в позе витринного манекена. Легионер испуганно заморгал, чуя, что снова пахнет тумаками. А Малец с выражением отчаяния на лице ждал ответа на свой вопрос, и ужасное предчувствие сжимало его сердце.

Стремительно несущий крейсер рассекал волны, оставляя за собой пенистый след, густая полоса дыма из трубы стлалась на рекой траурной вуалью.

— Говоришь, это… не он?

— Ничего похожего! Мой брат гораздо выше ростом, и черты лица у него совсем другие.

— Ну и историйка, черт побери! — присвистнул Доктор. И вдруг, приставив к горлу легионера бритву, заорал: — Говори, негодяй, кто ты такой!

Легионер уставился на покрытую мыльной пеной физиономию Доктора, как уготованный к обеду цыпленок на кухарку с ножом.

— Господи Боже мой! Чего вам от меня надо? Умоляю, отпустите меня на берег… — захныкал он, чувствуя у горла острие бритвы.

— Послушай, — оттолкнув Доктора, вмешался Ржавый, — если ты расскажешь все честно, как на духу, даю слово офицера высадить тебя на берег, где сам пожелаешь.

— Клянусь, нет у меня никакого изобретения! Не умею я ничего изобретать… Как же я намучился, как исстрадался…

— Успокойся, паршивец, — увещевал его Ржавый. — Знаем, что нет у тебя никакого изобретения, раз уж ты вовсе не Томас Ливен. Но если ты сей момент не откроешь, кто ты такой и что тебе известно о Томасе Ливене, я велю привязать тебя к якорю и спустить поближе к воде, чтобы каждый голодный крокодил мог угоститься твоими потрохами. Этот способ уже был однажды опробован китайцами при сходной ситуации и, после первой же откушенной ступни, принес блестящие результаты.

— Господа генералы, — убитым голосом произнес легионер, — мне больше не выдержать. Я расскажу вам все со всей откровенностью, а там делайте со мной что хотите: вздернете на мачте или четвертуйте…

— Там видно будет, отмахнулся Ржавый, — из-за таких мелочей спорить не будем. Вот тебе, парень, сигарета — и раскалывайся, не тяни. Для твоего же здоровья полезнее, если нам не придется тебя подгонять.

— Зовут меня Габриэль Амьен. По собственному скудоумию я загубил свою карьеру. Была у меня непыльная работенка: подносчик на крытом рынке. Но нервы, господа… Нервы у меня и тогда пошаливали. Дело было к вечеру. Я поссорился со своей подружкой, она меня оскорбила, а я разнервничался и решил ее проучить. Запустил в нее керосиновой лампой. А она возьми да и перекинься. За это я, может, еще и не схлопотал бы срок, но нервы, господа, нервы… Когда я увидел, что моя ненаглядная горит ясным пламенем и ее теперь уже все равно не спасешь, я быстренько выгреб из шкафа все драгоценности и деньги, какие были. Теперь, если бы судьи по недомыслию посчитали это убийством с целью ограбления, мне бы от гильотины уже не отвертеться. От толпы зевак я удрал через чердачный ход и по крышам соседних домов. Но покоя мне больше не было, я жил в постоянном страхе угодить под нож гильотины. Как я очутился в Пирее, не важно. Достаточно сказать, что лишения и расстроенные нервы привели меня в Легион. Плыли мы в Джибути вместе с Томасом Ливеном. Он показался мне славным парнем, и я выложил ему всю свою историю. Не утаил, что командование может выдать меня судебным властям, поскольку я гражданин Франции, и попросил Ливена махнуться со мной документами, прежде чем мы прибудем в Джибути. Он мог преспокойно носить мое имя: до выдачи его полиции дело не дойдет, ведь описание внешности и приметы не совпадают. Долго мне пришлось его уламывать! Поначалу он никак не поддавался на уговоры, хотя понимал, что не прогадает. Наконец согласился. Для меня вроде бы началась новая жизнь. Если бы я знал, что меня ждет!.. Господи, что по сравнению с этим гильотина! В один прекрасный день майор зазывает меня к себе на квартиру, потчует выпивкой, сигарами, а на другой день капрал вытрясает из меня душу и отправляет чистить выгребную яму; либо сдохни, либо выкладывай им свое изобретение. Вот и сегодня, когда выставляли жратву, я сразу догадался, что дело опять кончится мордобоем…

— Вот что, Габриэль, веди себя, как твой святой тезка, и перестань хлюпать. Быстренько выкладывай без лишних слов все, что знаешь о Томасе Ливене, — велел Ржавый.

— Ничего определенного не знаю… Вот уже полтора года прошло, как нас бросили на север, на подавление мятежа среди кхмеров. В болотистой округе, близ озера Тонлесап, вспыхнула эпидемия тифа. Мы в ту пору уже возвращались обратно. Берег Меконга там очень крутой, и мы сбрасывали мертвецов прямо в реку. Людей косили и дизентерия, и холера. Томас Ливен тоже захворал. Останавливаться на привал мы не могли, лазаретная повозка давно застряла где-то в болотах. Капрал оставил Томаса Ливена вместе с другими легионерами в джунглях, в селении Лисум — ярдах в ста выше Нонгхей. Назад Томас Ливен не вернулся. Насколько мне известно, за ним — то есть за Габриэлем Амьеном, ведь он назвался моим именем, — выслали патруль. Однако солдаты вернулись ни с чем, даже не найдя поселения, где мы оставили больных легионеров: осенний разлив вынудил туземцев отойти на север. Вот все, что мне известно. На обратном пути мы нарвались на засаду банды повстанцев, и меня тяжело ранили. А теперь или дайте мне пожрать, или начинайте бить — что там у вас на очереди…

Повисла напряженная пауза. Первым нарушил молчание Малец:

— Выходит, все было зря… Понапрасну вы рисковали жизнью, понапрасну совершили почти невозможное…

— Если бы принц не сбежал из-под стражи, еще можно было бы спасти положение, — задумчиво