— Что они жуют? — Уилсон кивнул на милиционеров.

— Жвачку, подобно стаду чертовых коров, ответил бы я, если бы меня спросили, — сказал Шлюбер.

— Каф, — добавил Мустафа. — Позволяет человеку разговаривать с Богом.

— Этот наркотик — одна из причин, почему здесь все идет кувырком, — подхватила Крикет. — Он менее опасен в чае. Я пила каф-чай — легкое возбуждающее средство вроде кофе эспрессо с небольшим количеством коньяка. Но эти обормоты жуют каф целый день, не имея в желудке ничего, кроме, пожалуй, теджии. В конце концов у них начинаются галлюцинации. Большинство боевых стычек здесь происходит ночью, когда все теряют рассудок и видят чертей и демонов, которые нападают на них из темноты.

Пейдж вернулся из блокгауза через пятнадцать минут в сопровождении молодого офицера милиции в чистой униформе цвета хаки. Офицер пожал капитану руку, подошел к милиционерам и что-то тихо сказал. Люди недовольно заворчали и стали плевать чаще. Офицер схватил картонную коробку, поднес к огню и визгливым голосом подал команду. Пятеро милиционеров, тяжело вздыхая, поправили винтовки и повели пиратов в город.

Уилсон увидел изрытые снарядами улицы, сгоревшие автобусы и легковые автомобили, разлагающиеся трупы, застывшие в зловеще комических позах. Повсюду сновали крысы. Перекрестки загромождали баррикады из телефонных столбов и уличных фонарей.

Насколько Уилсон разобрал в темноте, постройки относились к колониальному периоду. Некогда здесь было полно балконов из кованого железа, колонн пастельного цвета и ресторанов на открытом воздухе вроде тех, что он видел в Буптауне. Сейчас здания лежали в руинах. На кучах мусора сидели кошки, желтые глаза светились праздным любопытством. Милиционеры подпрыгивающей походкой шли впереди пиратов молчаливой шеренгой, как волки, ремни винтовок издавали характерный для кожи скрип.

— А когда-то это был красивый город, — тихо сказала Крикет. — Теперь здесь почти не осталось людей: либо умерли, либо бежали в лес, либо переправились к нам на остров и живут как свиньи.

Попетляв по улицам, они оказались в парке. Широкая дорога, обрамленная головешками вместо пальм, вывела их к памятнику. На пьедестале, щербатом от пуль, стоял африканец в пиджаке на трех пуговицах, модном в 1960-е годы, в одной руке — раскрытая книга, в другой — что-то вроде скипетра из резной древесины и бычьего рога. Если не считать отбитого носа и одежки, попорченной пулями, статуя выглядела вполне сносно.

— Это вождь бупу, президент Секуху, — сказал Пейдж.

Милиционер через плечо бросил на него злой взгляд. Но Пейдж не обратил на это ни малейшего внимания.

— В 1960 году Секуху добился от Соединенного Королевства независимости для страны, за что получил имя бупандийского Ганди. Ростом он был невелик, писал стихи, в тридцатые годы учился в Кембридже. С шестьдесят первого года у них здесь начался прямо-таки золотой век благодаря его прогрессивной политике.

И все было бы хорошо, не заболей Секуху цереброспинальным менингитом. К нему стали приходить мистические откровения. Однажды он решил, что с западной ориентацией пора кончать. Он запретил капитализм и все сопутствующие ему блага, а именно: пить вино, носить брюки и рубашки, пользоваться застежками молния (за молнии людей расстреливали). Он изгнал из страны иностранцев, стал получать зарплату в размере около двухсот фунтов и завел тысячу жен. Потом он заменил христианство традиционной анимистической религией. Говорят, тогда стали приносить человеческие жертвы прямо в центре города. Вскоре после этого разразилась гражданская война. Единственным препятствием на пути к тому, чтобы бупу и анду перерезали друг другу глотки, были дурацкие западные идеи о правах человека. Но и они, слава Богу, оказались забыты. Народ вернулся к своим истокам. Массовые убийства и рабство существовали здесь за тысячу лет до того, как в 1870-х годах страну завоевали англичане.

Но фишка заключалась в другом. Секуху не сошел с ума, понимаете? Он был всего-навсего идеалистом- мечтателем. Это худшая публика на свете. Он решил, что западная модель развития порождает эгоизм и коррупцию, что капитализм не делает людей счастливыми. «Взгляните на Нью-Йорк, взгляните на Лондон, — говорил он в известной речи. — Пойдите туда и найдите мне хотя бы одного счастливого человека!» Черт побери, мне кажется, старый негодяй попал в точку. К сожалению, стране от этого лучше не стало. Миллионы погибли на гражданской войне, которой и по сей день не видно конца. Я сожалею об этом. Но мой бизнес процветает.

— А где Секуху теперь? — спросил Уилсон и удивился тому, что слова эхом раскатились по пустому парку.

— Его убила андская проститутка во время оргии в президентском дворце около пятнадцати лет назад. Он занимался с ней чем-то совершенно непотребным. Впрочем, обе враждующие стороны воспринимают Секуху как своего рода святого мученика. Это является лишним доказательством того, что объективная реальность не имеет ничего общего с тем, во что люди веруют.

Выйдя из парка, пираты с эскортом повернули на широкую улицу, где когда-то росли финиковые пальмы и стояли в окружении розовых садов большие дома с верандами. Теперь пальмы зачахли, великолепные старинные дома обрушились, сады сгорели. Только в середине квартала, второго от парка, запущенный особняк подавал признаки жизни. Из разбитых окон, закрытых мешками с песком, струился желтый свет. Здание было обнесено колючей проволокой, у входа стояли часовые. Милиционеры и пираты поднялись по широким белым ступеням, на которых спали солдаты, и вошли в дом. Где-то вдалеке прозвучали автоматные очереди. Процессия пересекла комнаты, заваленные поломанной мебелью и усыпанные грязными, никому не нужными документами, и попала в танцевальный зал, освещенный люстрами, с более или менее целой мебелью.

В углу находился увечный рояль, похожий на сидящую собаку. Зал был полон офицеров милиции, одни слонялись без дела, жевали каф и пили теджию, другие в отключке валялись на полу в лужах собственной мочи. Хор мужских голосов звучал то громче, то тише.

В конце зала на желтой бархатной кушетке сидел, развалясь, африканец — ни дать ни взять чудище Франкенштейна. Он был оголен до пояса, грудь покрывали пепельно-черные волосы. На аккуратной табличке над карманом кителя цвета хаки, который висел на стуле с ним рядом, можно было прочитать изящно выведенную черными чернилами надпись: «Полковник Бвултузу. Патриотический фронт бупу». Между коленей полковника стояла бутылка теджии объемом не меньше галлона. По бокам сидели голые чернокожие девочки лет десяти. Каждая девочка имела собственную бутылку теджии, которая казалась непомерно большой по сравнению с ручкой, ее держащей. Подойдя поближе, Уилсон понял, что ошибся. Это были не девочки, а молодые женщины ростом около четырех футов с вполне развитыми молочными железами, их соски напоминали Уилсону божьих коровок.

При виде капитана Пейджа полковник Бвултузу вскочил на ноги, не задев бутыли. Огромный африканец, пират наполеоновского роста и голые лилипутки напоминали цирковую труппу.

— Друг мой! — воскликнул полковник громовым голосом, распахнул объятия и обнажил в улыбке зубы, похожие на прямоугольные почтовые марки. — Вот уж не думал, что мы так скоро встретимся!

— Я вернулся раньше, чем ожидал, полковник, — осадил его Пейдж, слегка подаваясь назад от мощных дланей. — Кое-что произошло. У меня есть предложение, которое надо бы обсудить.

— Ты весь в делах, как обычно. — Бвултузу с шутливым сожалением покачал огромной головой. — Вынужден тебя огорчить. Мои солдаты еще не захватили в сельской местности столько врагов, чтобы заполнить трюм твоего корабля: летняя кампания длится всего две недели. Но мы собираемся пройтись по горным районам. Так что через три обещаю тебе много сильных мужчин. Предателей-анду, разумеется. Надеюсь, они проработают у тебя много месяцев, прежде чем подохнут.

— Сегодня меня интересует другое, — сказал пират.

— Тогда давай пить теджию и разговаривать. — Полковник снова улыбнулся и театральным жестом показал на женщин: — Какую хочешь?

— Женщины иво, да? — Пейдж мрачно ухмыльнулся.

Лилипутки вскинули на него печальные молящие глаза загнанных животных.

Полковник захлопал в ладоши и засмеялся:

— Мы сделаем из тебя хорошего бупу, капитан.