ответить, Артус немного помолчал.

— Разве судьба этой девушки вас так сильно беспокоит?

— Прошу вас! Вы человек Бога, а мой разум в смятении. Я боюсь, что согрешил…

— Помогая мне? Но вы ничего собой не представляете. Ничего, кроме ушей и руки.

— А совесть? Совесть, которая постоянно напоминает мне…

Подойдя к очагу камина, палач собрал остывший пепел в ладонь и высыпал его сквозь пальцы.

— Совесть! Да что вы знаете о совести, вы, обязанность которого состоит только в переписывании?

— Я не только переписывал, мессир, я также слышал. И жалобы этой несчастной женщины звучат в моем сердце. Они смущают мою душу.

— Что же вы слышали?

Голос Жеана Артуса зазвучал приглушенно.

Внезапно Никола понял, что происходит в мозгу палача. Палач не верил в совесть Фламеля. Он слушал только потому, что подозревал его. Артус продолжал:

— Вы уверены, что вас мучает только судьба этой несчастной, мэтр Фламель? В своих снах вы можете испытывать другие желания… более материальные. На этом допросе было многое сказано… — Фраза повисла в воздухе. Художник не решался ответить. — Этот человек, сожженный на городской площади, — как вы думаете, что он искал ценой своей жизни?

— Если вы хотите поговорить о тайне золота, то она, возможно, интересовала этого человека, но не меня. Двери рая открывают вовсе не богатства этого мира.

— Золото развращает, мэтр Фламель. Вот почему оно должно оставаться редким. Если золота станет много, человек будет жить только ради него и Царство Божье прекратит свое существование. Мы преследуем всех изготовителей золота, тех самых, которых называют алхимиками, исключительно ради того, чтобы сохранить надежду человека на будущую жизнь, лучшую, чем в этом мире.

Фламель молчал. Он думал о запрещенных книгах, которые прятал в своем подвале. Палач продолжал, словно говорил сам с собой.

— Неизвестно, откуда они появились, от каких еретиков произошли. Но вот уже на протяжении целого столетия они возникают и исчезают. Солнечный диск то и дело покрывают затмения. То они объявляются в Испании, где вербуют и обучают своих учеников. Порой один из их приверженцев творит чудеса при княжеских дворах Германии, а затем пропадает из виду. Но все они обещают одну и ту же власть, одну и ту же иллюзию: сделать золото по желанию.

— Единственное золото, которое я хочу иметь, — это то самое, которым я украшаю свои книги, расцвечивая их солнечными отблесками. Никакого другого золота я не знаю.

Сидя на скамье, палач бросил быстрый взгляд на деревянный сундук, стоявший в углу возле камина.

— Вы известный переписчик, мэтр Фламель, уважаемый миниатюрист. Неужели вас никогда не просили переписать книгу со странными рисунками или текст на незнакомом вам языке? Например, такую книгу, как эта?

Вынув украшенный миниатюрами манускрипт из сундука, Жеан Артус положил его на стол. Фламель протянул было руку, чтобы взять книгу, но вовремя опомнился.

— Вновь говорю вам, мессир, меня заботит только спасение моей души. И поэтому я хочу знать, что случилось с этой женщиной, чтобы на мне не лежала греховная вина за ее насильственную смерть. Когда я очнулся после обморока… ее там не было.

Палач с раздражением покачал головой.

— Она жива. В настоящее время она либо находится на пути в свою провинцию, либо уже воссоединилась с семьей.

— Тогда почему же она меня преследует по ночам?

Париж, музей Карнавале

Антуан на минуту остановился возле прекрасного сада, разбитого перед входом в музей. После развода он ни разу не приходил сюда. Ему мешали тоскливые воспоминания. Он с грустью смотрел на подстриженные секатором живые изгороди, на симметричные цветочные партеры, на всю эту классическую геометрию, которая резко контрастировала с состоянием его души. Вот уж действительно, ностальгия — не его стихия, особенно если воспоминания наполнены гневом и горечью. Еще один отрывок из прошлого, о котором он мог рассказать только сыну. Именно с ним и бывшей женой он провел однажды вторую половину выходного дня, осматривая музейные залы со скрипящим паркетом. Плохая идея в дождливое воскресенье. Уже на втором этаже их в ту пору трехлетний сын начал ныть, а затем заплакал ко всевозрастающему отчаянию матери. Несколько месяцев назад она взбунтовалась, не желая, чтобы ее личная жизнь сводилась лишь к единственной роли — роли домохозяйки. Это был ее выбор, однако она недооценила препятствия, которые множились на ее пути.

Ей не хватало профессиональной деятельности, а частые отлучки мужа не способствовали улучшению семейного климата. Каждый раз, возвращаясь домой, Антуан выслушивал одни и те же упреки, хотя, опустошенный усталостью, он мечтал лишь о заслуженном отдыхе. Очень скоро упреки вылились в повседневные стычки, пусть порой бывали и передышки: когда он целый день занимался с сыном или когда Изабель решала куда-нибудь сходить всей семьей, чтобы разрядить обстановку. Как в то утро, когда они отправились в музей, расположенный рядом с их домом.

Однако прогулка вылилась в открытую войну. Антуан уже не помнил, кто первым метнул копье, но ответ последовал незамедлительно. Словесная перепалка с каждым словом становилась все более ядовитой. До тех пор пока Изабель не удалилась, яростно постукивая каблуками. А затем для Антуана наступила ночь, которую он провел в одиночестве на раскладушке в своем кабинете.

— Анну Эрвье, пожалуйста, — Антуан показал полицейское удостоверение, — у меня назначена встреча.

Вахтер, уроженец Антильских островов с ослепительными зубами, знаком предложил ему подождать.

— Я позвоню в секретариат мадам хранительницы, чтобы узнать, сможет ли она вас принять.

— Пожалуйста, — ответил удивленный Антуан.

Он вновь взглянул на сад, разбитый в идеальном порядке. Возможно, на высокомерного вахтера влиял сам дух этих мест. Постоянно созерцая контролируемую строгость сада, он не мог не преисполниться холодной иерархической торжественности.

— Комиссар, — прозвучал за его спиной мелодичный голос, — я решила сама спуститься к вам. В нашем музее легко потеряться. Это настоящий лабиринт.

Антуан наслаждался улыбкой фарфоровой куклы, завершившей фразу.

В облике Анны Эрвье все казалось хрупким. От взгляда голубоватых глаз до ног, тонких, как стебельки цветов.

— Мадам хранительница… — начал Марка.

— Все зовут меня Анной. Начиная с вашего друга Андриво. Очаровательный мужчина. Он так расхваливал вас! Но что же мы стоим? Давайте поднимемся в мой кабинет.

В служебном лифте комиссар искал подходящие слова, но не находил их. Он стоял в узкой кабине, в тридцати сантиметрах от женщины, улыбавшейся ему во весь рот. Антуан почувствовал себя обезоруженным наедине с этой привлекательной женщиной с лучистым лицом… Он подбирал в уме подходящую фразу, однако оставался словно бы парализованным, как школьник в период полового созревания.

Сухой лязг металлических дверей лифта вернул его к действительности. Он вышел на площадку, посторонился, пропуская даму вперед, и двинулся за ней по коридору с натертым до блеска паркетом.

— Комиссар, вы всегда такой молчаливый?