— Я думал, я свободен… говорить то, что думаю. Свободен… — По лицу у меня потекли слезы; больше я не смог произнести ни слова и выскочил за дверь.

Час спустя, лежа в постели с закрытыми глазами, я услышал, как мой солдат вернулся в комнату. Мне очень хотелось, чтобы он пришел и обнял меня, но он молча лег в свою постель.

Я не спал всю ночь. Мои щеки были мокры от слез, когда взошла весенняя полная луна, чтобы всю ночь светить над Иерусалимом, словно серебряная монета, молчаливая и далекая, как человек, которого я любил.

На рассвете я встал в уборную, но не успел открыл дверь, как Марк Либер спросил:

— Куда ты собрался? К своим еврейским друзьям?

— Нет, — прошептал я.

— Ты можешь идти, куда хочешь. Ты свободный человек.

— Я не свободный. И никогда не буду свободен. Я твой. Сегодня, завтра, всегда. Разве ты этого не понимаешь? — Я снова расплакался. Бормоча, словно младенец, которого он спас в Германии от смерти много лет назад, я добрел до кровати и опустился на колени. — Я люблю тебя. Больше ничего не имеет значения. И никто. Только ты.

Его рука мягко опустилась мне на голову.

— Я боюсь, что потеряю тебя из-за этого сумасшедшего и его последователей, из-за того юноши.

— Иоанна? Никогда!

— Ты все, что у меня есть, Ликиск.

— Я больше не увижу их, обещаю. Я попрошу Пилата освободить меня от обязанностей. Я снова буду твоим рабом. Как ты скажешь. Я всегда хотел только одного — чтобы ты меня любил.

Он усадил меня на кровать, одновременно грубо и нежно, и поцеловал. Погладив меня по голове, он пробормотал:

— Кто из нас раб? Меня тоже поймали в сети любви. Дело не в том, чего хочу я, Ликиск; это твоим желаниям я должен подчиняться.

Засмеявшись, он спросил:

— Как там говорил поэт? «Чего бы он не захотел, соглашайся — повиновение означает любовь».

Неожиданно Абенадар нашел Варавву.

— Арестуй его любой ценой, — приказал Пилат, хотя вряд ли Абенадару надо было говорить, что делать. Словно ребенок, предвкушающий подарок на Сатурналии, центурион светился в ожидании схватки, отбирая для этого важнейшего похода своих лучших людей — только римлян, ни одного сирийца! Уже в доспехах, он расхаживал по нашей комнате, пока Марк Либер облачался в собственные, настояв, что тоже отправится в эту миссию.

— Но командуешь ты, Гай, — заверил он центуриона.

Они оба не хотели, чтобы я шел.

— Слишком опасно, — сказал центурион.

— Я не буду тобой рисковать, — кивнул трибун. Они считали, что дело улажено, забыв, каким упрямым я могу быть.

— Тогда, — заявил я самонадеянно, — я отправлюсь к вышестоящему. Пилат обещал подарить мне все, что я захочу.

Прокуратор Иудеи оказался человеком слова.

— В этой миссии назначаю тебя своим личным представителем, Ликиск, — заявил он с хитрой улыбкой. — Отправляйся на задание вместе со своими друзьями и помни, что как мой личный представитель ты являешься их командиром.

— В маленьком поселении к северу от Иерусалима есть дом, — объяснял Абенадар. — Городок называется Гибон. В шести милях по хорошей дороге. У меня есть информация, что у Вараввы там родственники, и он, возможно, отмечает праздник с ними. На это время года приходится ритуальная трапеза, и они едят всякую гадость из горьких корений и пресного теста. Это случится завтра вечером, и нам надо выступить так, чтобы быть в Гибоне до восхода солнца и взять Варавву с остальными, пока они спят. Хотелось бы арестовать их всех, но, по моей информации, банда разошлась по домам на священную трапезу. Если мы возьмем и повесим Варавву, думаю, группе повстанцев придет конец.

Марк Либер одобрительно кивнул и сказал:

— Хороший план.

Усмехнувшись, Гай Абенадар взглянул на меня.

— Как командующий экспедицией, Ликиск, что ты об этом думаешь?

— Думаю, я пойду посплю, если всю ночь придется ехать верхом, — ответил я.

Солдаты громко рассмеялись.

Город, над которым вставала высокая белая луна, был освещен так же ярко, как днем, но смертельно спокоен; улицы пусты, дома темны, и единственные звуки издавали копыта наших лошадей — мощная кавалерия выстроилась попарно в длинную линию и устремилась к воротам, выходившим на северную дорогу и холмы. Воздух был холодным.

Когда мы достигли гребня холма и посмотрели вниз, на спящее селение Гибон, над востоком появилась тонкая красная линия. В холодный, чистый воздух вплетались резкие запахи очагов, горевших в черных домах под нами. Полная луна снижалась к западу. Между серебристой луной и нарождающимся рассветом простиралось черное звездное небо. Из наших ртов вырывался пар; все на холме дрожали от холода.

Я подумал, что так, наверное, было и той ночью, когда Марк Либер вел похожую конную экспедицию на деревню марсов, где спал храбрый воин, обнимая сильной рукой прекрасную жену, носившую в чреве его сына. Так, размышлял я, моя жизнь сделала полный круг. Когда я покосился на трибуна, он слегка улыбнулся и подмигнул мне.

Коснувшись ребер коней, мы начали спускаться, оставляя за спиной дорогу и пересекая сырую, высокую траву пастбища к югу от деревни. По мнению центуриона, у нас был час, прежде чем евреи начнут просыпаться. Он знал дом и указал на него войску.

Солдаты пригнулись и молча двинулись по лугу, среди высокой, до самых бедер, травы; мелькающие тени двигались быстро — глаза начеку, тела напряжены, в руках мечи. Широкой аркой они окружали дом, темный, тихий и мирный, обитатели которого крепко спали под плоской крышей за толстыми серыми стенами.

Я остался позади с лошадьми — так приказал трибун, и я не возражал, понимая, что не смогу помочь делу и буду только мешать. Со своей точки на низком склоне я видел движения солдат, молча направляемых центурионом, и трибуна рядом с ним. Небеса светлели, звезды гасли, высокие облака внезапно вспыхнули оранжевым и красным, а восточные холмы превратились в черные силуэты на алом небосклоне. В далеких кустах шуршали и чирикали птицы, пели песни и разговаривали друг с другом, а петля римских солдат постепенно сжималась вокруг дома с ничего не подозревающими жильцами.

Внезапно дверь отворилась, и на пороге возник высокий, крепко сложенный мужчина, освещенный тусклыми серыми лучами солнца, готового вот-вот озарить холмы. В одной набедренной повязке он замер в дверях — осторожно, как мне показалось, — затем ступил с крыльца в холодный воздух, поднял руки, потянулся, встряхнул ими и опустил. Некоторое время он постоял, глядя по сторонам, а затем повернулся и исчез внутри. Дверь со стуком закрылась.

Солдат, оставшийся со мной присматривать за лошадьми, прошептал:

— Плохо. Было бы проще, если б никто не проснулся.

— Думаешь, это Варавва? — проговорил я.

— Может быть, — пожал плечами солдат.

Поднявшись из травы, словно птицы, солдаты, присев, когда открылась дверь, снова начали скрытно