для страны — выпуск автомобилей. И она, по замыслам реформаторов, должна была потянуть за собой расцвет металлургии, машиностроения и электронной промышленности, нефтехимпереработки. Уже в 80-е годы пять гигантов автомобилестроения — «Тойота», «Ниссан», «Хонда», «Мазда» и «Мицубиси» произвели машин в два раза больше, чем Германия и начали теснить США. А про электронику и говорить нечего.

Удивительно, но со временем Япония стала экспортировать и сельхозпродукцию — это при ее-то ничтожных размерах пашни! А дело в том, что землю там не расхватывали жены разных мэров без кепок и в кепках, не засовывали себе под задницу, чтобы выгодно перепродать. Государство распределило ее крестьянам, которых обеспечило семенами, техникой, удобрениями. Не больше одного гектара на душу — и никаких латифундистов! А значит — и никакого сговора монополистов.

Принцип реформ был острый, как бритва: «Если компания не служит обществу, то она заслуживает ликвидации». Американцы хихикали над причудами самураев и полезли было к ним с инвестициями. За годы Второй мировой войны кошельки янки распухли — в самый раз размещать капиталы в Стране восходящего солнца с ее дешевой в то время рабочей силой. Для вывоза прибылей в США.

Но японцы на законодательном уровне запретили иностранные денежные инвестиции в свою страну. Самые передовые технологические линии — пожалуйста, завозить можно. А кто отважится выращивать себе конкурентов собственными руками?

Оккупационная администрация расписалась в бессилии. Говорят, что Макартур, накрученный капиталистами — соотечественниками, бросил премьер-министру: «Не для этого мы вас побеждали». Ему ответили: «Побеждали не вы одни, а с союзниками. Вам же не следует забывать о Перл-Харборе и Окинаве».

Где в таком случае находили японцы деньги для подъема разрушенной экономики? У себя дома! В этом, пожалуй, главная составляющая «японского чуда». Точнее, в особенностях денежно-кредитной политики.

Под национальные инвестиционные проекты были созданы специальные фонды — для автомобилестроения, электронной, нефтехимической и некоторых других капиталоемких отраслей. Аккумулировал эти фонды и распоряжался ими Банк Японии. Граждане отдавали туда свои сбережения под большие проценты. Причем, с сумм в каждом фонде, не превышавших по эквиваленту ста тысяч долларов, налоги не брали.

Японец — обладатель полумиллиона долларов мог разложить их по пяти разным корзинам, не потеряв ни йены. Самые высокие проценты начислялись за вклады в фонд автомобилестроения. Гарантии гражданам давал сам император. За недолгое время были очищены все кубышки.

Не кредитная функция стала основной в деятельности Банка Японии, а инвестиционная. Он сам после анализа выбирал перспективные объекты и вкладывал в них деньги, превращаясь на какое-то время в Главного собственника. Это позволяло ему рассчитываться с клиентами — по их желанию — акциями промышленных гигантов. Постепенно почти все японское население стало акционерами. А поскольку прибыль постоянно росла и оставалась в стране, то и на дивиденды людям грех было жаловаться.

Причем государство установило такой порядок, когда львиная доля доходов не могла оседать в карманах начальственной верхушки. На каждом предприятии был (и остается) защищенный законами свой профсоюз, и прибыли распределялись коллективными решением. Все были заинтересованы лучше работать, больше получать и вкладывать средства в развитие и модернизацию своего производства.

Напомню, что из глубины разрухи Япония поднялась к началу XXI века до позиций второй после США экономической державы мира.

Ее политики с изумлением смотрели и смотрят на лидеров соседней России — будь то Ельцин, Путин или Медведев, которые, как побирушки, бродят по планете с протянутой рукой: «Подайте, ради Христа, инвестиции нашей стране». И это в то время, когда уже не сотни миллиардов, а триллионы долларов, добытых горбом своих граждан, осели и продолжают оседать в офшорах, на зарубежных счетах чиновников, в экономиках чужих государств.

Японская модель развития показалась мне привлекательной — с учетом нашей специфики вполне пригодной для России. Я встретился с премьер-министром страны Миядзавой, с руководителями фракций в парламенте, побывал в императорском дворце. И везде с разрешения Ельцина ставил вопрос: а нельзя ли уговорить оставшихся в живых творцов «японского чуда» поехать в Россию месяца натри и поучить уму- разуму наших реформаторов?

Дозволяя мне заманивать к нам интеллектуалов из соседнего государства, Борис Николаевич рассчитывал, видимо, усилить напор гайдаровской команды на слом старой экономической системы. Он не ожидал, что существует разница между рецептами «Бнай Брита» и японской практикой. Для него, как и для многих функционеров, получивших начальное марксистско-ленинское образование, капитализм был на одно лицо. Только в странах, где народ ерепенистый, буржуи вынуждены платить наемной черни больше, а где нация податливая — меньше.

Творцов «японского чуда» нашли — вполне еще крепких самураев (регулярно один раз в четыре года они летали обновлять свою кровь на Филлипины или в Таиланд). Четверо дали согласие поехать и прихватить с собой трех хороших учеников. Условия?

Токио это будет считать шефской помощью дружественной России. Но самураи не имею права работать даром: мы должны платить им символическую цену — по одному доллару в месяц, обеспечить жильем и питанием. Правительственная дача в Архангельском их устраивала вполне.

Ельцин внимательно слушал мой рассказ о поездке. Уточнял, переспрашивал. А когда я сказал, что в Японии распространена система пожизненного найма, ограничивающая произвол работодателей, и что там бесплатные детсады и лагеря отдыха для подростков, он даже выдохнул:

— Это же коммунизм!

Может быть, и коммунизм. Не казарменный, не такой, о каком нам зудели десятилетиями. А коммунизм от слов «община, самоуправление», добровольно построенный снизу.

— Я подумаю, — сказал как-то неуверенно Борис Николаевич. — Переговорю с Егором Тимуровичем. А организовать приезд к нам японских экономистов поручу, когда надо, МИДу.

Это «надо» так и не наступило. Прошла неделя, вторая, третья — мне позвонил посол Страны восходящего солнца: как ему информировать уже собравших чемоданы соотечественников?

Я встретился с президентом, и он сказал:

— Дайте отбой. Гайдар и его люди категорически против приезда японцев. Они даже пригрозили отставкой. А сейчас это совсем некстати.

Не знаю, грозили они действительно, или это Борис Николаевич выдумал сам, чтобы от него отвязались. Но к восточному вопросу мы больше не возвращались.

В той поездке у меня было одно деликатное поручение Ельцина. Он собирался с визитом в Японию, а летать без подарков для принимающих стран не любил. Работники нашего МИДа вместе с Геннадием Бурбулисом готовили предложения, как добиться заключения с соседями мирного договора. Камнем преткновения были по-прежнему острова Курильской гряды, отвоеванные у Японии в 45-м году. До войны рыбаки соседнего государства вели там промысел лососевых.

Все «спорные» острова разместились бы на третьей части Московской области — с их вулканами вроде «Тяти» да каменистой почвой. И нужны они не столько Японии (для ловли рыбы достаточно международных лицензий), сколько Соединенным Штатам Америки. Потому что с островов можно держать под контролем проход подводных лодок в Ледовитый океан и блокировать морские пути с Дальнего Востока к тихоокеанскому побережью Америки.

В 45-м году, подписывая мирный договор в Сан-Франциско, самураи закрепили своей подписью положение, взятое из Ялтинского и Потсдамского соглашений: «Япония отказывается от всех прав, правооснований и претензий на Курильские острова и на ту часть острова Сахалин и прилегающих к ней островов, суверенитет над которыми Япония приобрела по Портсмутскому договору от 5 сентября 1905 года». (После поражения царской империи в русско-японской войне). Закрепили и успокоились. До смерти Сталина сидели тихо и американцы.

А потом они стали подзуживать японцев, направляя им официальные бумаги Госдепа: «добивайтесь от СССР возвращения своих северных территорий. Выдвигайте это непременным условием для заключения двустороннего мирного договора с Советским Союзом». (В документе, подписанном в Сан-Франциско,