преданностью станут относиться к генам, к скрытым кодам, к наследственности, которую мы тут исследуем. Мы работаем ради пророчества. Мы здесь работаем ради пророчества. Когда свершится время Ишмаэля, то, ради чего мы работаем здесь, обретет черты закона. Мы составляем алфавит нового закона. Мы работаем ради нового закона.

— Новый закон…

— Новый закон. Но не это мы должны обсуждать, правда, инспектор Монторси? Давид Монторси. У вас, должно быть, еврейские корни… Вы исповедуете свою веру, инспектор?

Улыбка скомкала его худые и сухие щеки в две полосы постаревшей плоти, в симметричные пучки эластичных морщин, загнувшихся под огнем лет. Похоже было на бледный клей. Его голос шел из выдохшихся, истощенных легких, оживленных неестественном жаром. Монторси проигнорировал его вопрос.

— Когда оно исполнится, доктор, время Ишмаэля? Сегодня? Завтра? Будут еще смерти, прежде чем время Ишмаэля исполнится? Сколько смертей? Десять? Сто смертей? Сколько?

Лицо Арле стало серьезным, казалось, оно все уплотнилось в какую-то центральную точку, точку вне геометрии, взгляд стал суровым, почти взволнованным.

— Да. Будет много смертей. Новый закон нельзя внушить без кровавой жертвы. Все это необходимо.

Монторси внезапно сказал:

— Значит, это вы, доктор. Ишмаэль — это вы…

Крупные морщины на лице Арле сжались. Неестественная улыбка исказила его лицо.

— Нет, инспектор. Нет… Вы не понимаете… Я не Ишмаэль.

Произнося эти слова, он продолжал улыбаться.

Монторси помолчал минуту. Потом:

— Я хочу видеть Ишмаэля, доктор.

Арле принялся смеяться, гнойная рана улыбки расширилась, показались маленькие желтые зубы.

— Но… Это невозможно! Вы не понимаете, вы не можете понять. Уясните… Уясните же, что вы сейчас его видите… — И смеялся.

— Но вы только что сказали… вы… Значит, это вы — Ишмаэль?

— Да. В каком-то смысле. Но не так, как вы это разумеете, инспектор. Нет. Вы не можете увидеть Ишмаэля. Для вас это невозможно. Так было избрано.

— Что было избрано?

— Что вы не можете его увидеть. Вы не будете среди Детей Ишмаэля. Вы не можете его увидеть. — У него был серьезный тон, в его шепоте прозвучали странные отзвуки. — В каком-то смысле вам повезло. Вы избраны. Это и есть причина, по которой я вас вызвал. По которой я вызвал вас сюда.

Он выдержал театральную паузу, приблизился, потом снова сел, опершись худой спиной на кожаную с металлическими накладками спинку кресла.

— У меня для вас послание от Ишмаэля.

Теперь Давид Монторси был оглушен. Будто выстрел эхом прогремел мимо. Разум казался широким, белым, однородным. В голосе Арле было что-то гипнотическое, холодное ядро, распространявшее опасный жар.

Доктор снова заговорил:

— Ишмаэль хочет побеседовать с вами. Не считайте, что вам слишком повезло. Это более частая практика, чем вы себе представляете. К сожалению, Ишмаэль должен создавать и препятствия, которые ему противостоят…

— Препятствия, которые ему противостоят…

— Да, да. Вы не можете понять. Никто не может понять, если только Ишмаэль не предстанет перед его взором. Его величие лучезарно. Ишмаэль является вам в формах, которых вы не понимаете…

— При помощи Символов, верно? При помощи убитых детей? Так он является…

— В том числе. Символ был необходим. Я вижу, что бедный Итало Фольезе действительно не принял нужных предосторожностей.

Он намекал на отчет Фольезе. Тот, который Монторси восстановил по ленте пишущей машинки. Символ. Труп ребенка на Джуриати. Возможно, он происходил из камер института Арле, этот ребенок.

Монторси:

— Неосторожное поведение, действительно. Поведение Фольезе было таково, что позволит отправить в тюрьму вас, Ишмаэля и всю вашу секту.

— Секту? В тюрьму? Но вы, право же, не понимаете. Вы так далеки от понимания… Ишмаэль слишком велик. Вы думаете, существует камера, способная вместить Ишмаэля и его грандиозность? Выдумаете, что секты может быть достаточно, чтобы принять его свет? Вы даже не чувствуете, какие силы действуют в этой игре. В этой игре действуют огромные силы. Огромные. Вы — ничто. Ничто. И я тоже. Они огромны. Вы не понимаете. Это старый закон, который противится новому закону. Закону Ишмаэля. Он здесь, он сейчас. Он работает, чтобы пребывать всегда. Ишмаэль. Здесь и сейчас, разворачивает свою мощь…

Арле был не просто одержимый. Он показался Монторси опасным одержимым. Некоторые пациенты-психопаты не теряют связи с миром. Их трудно распознать. А Арле все продолжал и продолжал говорить. Это было излияние жара.

— И то, что мы делаем здесь и не только здесь… это ничто. Это ничто в сравнении с могуществом Ишмаэля. Ишмаэль с сегодняшнего дня — повсюду. Но вы не можете этого понять. Вы научитесь чувствовать это — наверняка. Вот оно, послание, впрочем. Послание Ишмаэля…

— Послание Ишмаэля…

— Послание для вас. Для вас, Монторси. Понимаете? — И Арле немного подвинулся вперед, в сторону Монторси. У Монторси было окаменевшее лицо. Все краски теперь казались такими четкими, выраженными, чрезмерными… Все выглядело таким фальшивым… И слова — все они будто иссякли… Осталось лишь несколько слов, простых и четких, с помощью которых нужно изъясняться, как если бы язык испарился, как будто эти несколько оставшихся слов были грубыми развалинами исчезнувшей цивилизации, которая целиком оказалась подделкой… — Послание Ишмаэля таково, инспектор. Оно для вас. Я передаю его вам, не понимая полностью его содержания. Это предупреждение. Вот оно. Когда вы поймете, не пытайтесь нанести мне удар. Я исключен из этого вращающего потока. Я не знаю потоков могущества Ишмаэля. Когда вы поймете, вы не сможете меня достать. Я окажусь для вас недоступным. Я должен проинформировать вас, что Ишмаэль распорядился моим отбытием. Я оставался здесь на время, необходимое для того, чтобы вручить вам это послание согласно воле Ишмаэля. Послание, которое я должен передать, просто. Несколько слов.

Монторси хотел бы, чтобы за воротами института его ждала, его и Арле, вся команда отдела расследований. Вся. Но, впрочем, в чем можно было обвинить Арле?

— Вот вам послание, инспектор. Ишмаэль велит сказать вам, что вы — один из предназначенных для борьбы. Нанесенная рана не замедлит заразить вас. Вы будете простым инструментом Ишмаэля — настолько, насколько ненависть и разочарование будут все больше и больше расти в вас. Ишмаэль всегда наблюдает за вами издалека. Вам никогда не удастся достичь его.

Он был оглушен, оба были оглушены — два бледных лица в сумраке, — они выглядели одинаковыми, облако пустоты будто открылось между одним профилем и другим. Арле, казалось, постепенно молодел, в то время как второй, Монторси, старел — до тех пор, пока между ними не осталось различия, они казались двумя людьми, простыми, как понятие «человек», — и смотрели друг на друга в оцепенении, сотворенном из ничего.