которых черная язычница), являясь центром скандала везде, где бы ни появился.
Можно возразить, что гордые и предубежденные евреи никогда не пошли бы массами за египтянином, даже принадлежащим к их собственной религии. Сама практика иудаизма направлена на поддержание ужаса перед рабством египетским и чувством великой радости Исхода, освободившего их. Даже слова и жесты ежегодной Пасхи полны воспоминаний о том отдаленном дне, когда Яхве наслал на их хозяев чуму и ужас, когда Моисей вел их к свободе через пустыню. Вместе с тем, весьма любопытен тот факт, что египтянин возглавлял восстание в Палестине в I веке. В «Иудейской войне» Иосиф Флавий рассказывает о личности, известной как Египтянин, который собрал большую армию евреев, чтобы свергнуть класть римлян. Называя этого таинственного человека «фальшивым пророком», историк пишет:
«По прибытии в страну этот человек, мошенник, который изображал господина, собрал около 30 000 простофиль, привел их к Масличной горе и оттуда был готов к нападению на Иерусалим, чтобы уничтожить римский гарнизон и захватить верховную власть вместе со своими сотоварищами в качестве телохранителей»[303].
Хотя возникает искушение примерить на эту личность образ Иисуса, даты этого не позволяют: Египтянин повел свою армию против ненавистных римлян приблизительно через двадцать лет после того, как Иисус умер. Но, тем не менее, здесь есть интригующая связь с христианством, поскольку в тот момент, когда римляне спасли Павла от разъяренной толпы, капитан стражи спросил его: «Не ты ли тот Египтянин, что взбунтовался когда-то и увел около 4000 террористов в пустыню?»[304] (Отметим, что армия Египтянина несколько сократилась сравнительно с дутыми цифрами Иосифа Флавия.) Павел нервно ответил: «Я еврей из Тарса…»[305] Но «террористами» были сикарии, группа, в которую входил Иуда, а с ним Иисус был очень близок. В Новом Завете нет ни одного слова, указывающего на то, что он уговаривал сикариев или зелотов среди своих последователей отказаться от своих насильственных планов или просто не одобрял их дело.
Более или менее близкие к тем временам описания Иисуса уменьшают его не только по значимости, но и по физической величине. Для нас он всегда остается фигурой грандиозной как метафорически, так и буквально — благородная, рослая фигура молодого Леонардо да Винчи, — поэтому поражает совершенно иное его описание. Крупный античный критик христианства неоплатоник Цельс писал ок. 180 года об Иисусе: «говорят… маленький, уродливый и ничем не выделяющийся»[306] , хотя ясно, что он должен был быть наделен характерными чертами лидера культа с огромной харизмой и доминирующей личностью. Некоторые авторы изображают как обжору и пьяницу[307] — хотя, может быть, это просто результат сравнения его с аскетом Иоанном Крестителем[308].
Не была ли эта враждебность по отношению к Иисусу проявлением общего восприятия I века социальных изгоев, которыми становились незаконнорожденные дети? Многие чужаки во многие века — от Леонардо да Винчи до Лоуренса Аравийского — бились против предубеждений такого рода и преуспели, сделав неоценимый вклад в современную им и в будущую культуру. Был ли исторический Иисус еще одной жертвой этого невежественного отношения к детям, чье происхождение было столь неопределенным? Возможно, что обычно происходило по-иному: в те времена и в той культуре если незаконнорожденный вел жизнь честную и уважаемую, то вопрос о его статусе по рождению не поднимался. Если же он преступал еврейский закон, становился отступником, вел себя неуважительно по отношению к своей культуре, то о его статусе незаконнорожденного объявлялось публично, и человек становился изгоем[309]. Таким образом, не факт отсутствия законного отца возбуждал общую злобу, но его безнравственность.
Возможно, Цельс знал о реальном Иисусе не больше, чем мы, но все же имеет смысл процитировать его и его современников, чтобы сбалансировать традиционный образ совершенного богочеловека. Ориген, подвергая критике Цельса, признает, что «Иисус вырос в простой и бедной обстановке, не пользовался никакими удобствами воспитания, не получил никакого образования ни в ораторском искусстве, ни в науках, могущих даровать ему способность убедительно беседовать с народом, быть его руководителем и привлекать к себе большие толпы слушателей». Правда, справедливости ради надо сказать, что даже Ориген задается вопросом: «Каким же образом этот Иисус, который вырос при таких условиях — и как это единогласно утверждают даже его враги, — от других не научился ничему возвышенному, как Он мог возвестить учение о Суде Божием, о наказании за зло, о награде за добро, — такое учение, которое своей возвышенностью действует не только на простецов и неучей, но даже на довольно значительное количество людей разумных, могущих проникать своим взором в глубину вещей, по-видимому самых простых, но в то же время содержащих в себе нечто сокровенное?.. И этот наш Иисус попытался перевернуть весь мир и стать выше не только афинянина Фемистокла, но и Пифагора, и Платона или каких-либо иных мудрецов, царей и полководцев Вселенной»[310]. Тертуллиан (около 200 года) подытоживает еврейские данные о жизни Иисуса и его миссии следующими словами: «Сын плотника или проститутки, профанирующий Субботу, самаритянин, человек, одержимый демоном… купленный (первосвященником) у Иуды… побитый палками и руками, оплеванный публично, испивший желчь и уксус… человек, тело которого ученики выкрали из гробницы, чтобы они могли сказать всем о его воскрешении, или же его выкинул оттуда садовник, чтобы толпа зевак не повредила салат»[311].
Раздражение Тертуллиана против Цельса обозначено очень ясно, он явно не был другом неоплатонической секты. Тертуллиан пересказывает Цельса, который заявлял, что Деву Марию муж прогнал как прелюбодейку еще до рождения Иисуса, сына Пантеры. Достигнув совершеннолетия в Галилее, Иисус в качестве наемного работника отправился в Египет, где изучал магию, затем вернулся в Палестину, где «провозгласил себя богом»[312].
Это интересно, поскольку знаменитая притча Иисуса о блудном сыне, возможно, отражает собственный горький опыт, и местом действия избрана страна, где бывает засуха и где нет запрета на свиней (по всей вероятности, чувствительность молодого человека не препятствовала его работе с «нечистыми» животными)[313] — страна эта, скорее всего, Египет.
На основе всех этих свидетельств и комментариев можно сформулировать уместный вопрос: был ли Иисус богом, сумасшедшим или дьявольским интриганом? Предполагая, что он не мог быть богом — или, если он им был, то, учитывая его отношение к семье, детям и террористам, по современным понятиям был богом весьма непривлекательным. Он предстает как вождь сектантского культа, человек с непонятной миссией и склонностью к мании величия. Но если он был обычным человеком и не особо привлекательным, то почему еретики так трогательно любили супруга Магдалины? И почему Иоанн Креститель отрекся от своего знаменитого категорического утверждения, что Иисус был тем, ремешки на сандалиях которого он недостоин развязать?
Хотя только отъявленные скептики осмелятся отрицать, что чудеса время от времени случаются — следует сказать, довольно редко, — даже многие простодушные жители Римской империи выражали сомнение в силе Иисуса Христа. Как в Еврейском, так и в Талмуде Вавилонском недвусмысленно говорится об Иисусе как о «египетском колдуне, которого следует побить камнями, поскольку он практикует магию, подбивает евреев молиться чужим богам и является лжепророком, сбивающим Израиль с пути истинного»[314]. В этом свете знаменателен тот факт, что Иисус предстал перед Понтием Пилатом как «злодей», и это в те времена было точным термином обвинения в колдовстве, это же обвинение предъявляли впоследствии христианам в Риме. Приговоренные Нероном к
