так не считаю. Не думаю, что когда-либо пожелаю покинуть мои земли, разве только на короткое время, когда мне захочется побыть с теми, кого я люблю.

– Вы слишком молоды, чтобы знать, чего вы хотите, – резко произнесла Рианнон, как будто пытаясь убедить себя.

– Ах, бабушка, – поддразнил ее Саймон, – ваши седые волосы и морщины заставляют меня поверить, что мудрость многих прожитых лет придает значимость сказанным вами словам. Сколько вам лет, Рианнон? Шестнадцать? Семнадцать?

– Мне двадцать один, к тому же женщины всегда выглядят старше мужчин. – Она замолчала, прикусила губу, а потом произнесла еще более резко: – И когда это я так пала, что меня лишили звания леди и я стала просто Рианнон?

– Извините, сударыня. – Саймон склонился в глубоком поклоне, притом вполне серьезно, но глаза его светились озорством. – Я не хотел обидеть вас. Вы так очаровали меня своим проверенным временем знанием мужчин, что на какой-то момент я забыл о правилах приличия и говорил так, как мужчина обращается к своей любимой, то есть не соблюдая формальностей.

– У вас никогда не было и капли приличия, чтобы его можно было потерять, – резко оборвала Рианнон, но уголки ее губ приподнялись вверх. – Разве вы не знаете, что бесцеремонно спрашивать у женщины о ее возрасте? И не старайтесь найти другой, более приятный ответ. Я не ваша возлюбленная…

– Нет, вы возлюбленная, – перебил Саймон. – Вы можете отказать мне в любви, но не в ваших силах запретить мне любить вас.

В какой-то момент Рианнон сдалась и снова начала смеяться. Потом она протянула ему руку.

– Послушайте, давайте будем друзьями. Я хотела бы иметь другом человека, который не боится голосов в завывании ветров вокруг Дайнас-Эмриса и твердо решил через полчаса знакомства, что влюблен в меня.

Но Саймон не принял ее руки.

– Я не хочу быть вашим другом, – серьезно произнес он. – Я хочу быть вашим мужем. Сейчас не время и не место для страстных излияний, поэтому я едва касаюсь этой темы, но я никогда не говорил подобных слов ни одной женщине, а ведь я, как вы сами сказали, знал многих.

– Во имя Дану и Анну[3], если только это не шутка, – почему?

– Я не знаю, – абсолютно честно ответил Саймон. – Я только знаю, что сопереживал вам, пока вы пели, и что испытываю теперь такое чувство, какого не ведал раньше.

Рианнон взяла его руку и сжала в своих ладонях.

– Сегодня вы испытываете чувство, завтра вы его забудете. Возможно, виной тому была странная вашему уму песня и еще мое платье. Любовь приходит и уходит, а дружба остается.

– И то и другое остается, если только они настоящие. Это довольно легко доказать. Позвольте мне бывать у вас. Если мне наскучит ваше общество, я тут же исчезну.

Наступило молчание, в течение которого Рианнон, по-видимому, обдумывала предложение. Саймон ничего не мог прочитать по выражению ее лица – в зеленых глазах девушки была пустота, казалось, там плещет чистая вода. Спустя мгновение она едва заметно улыбнулась и сказала:

– Согласна, поскольку таково ваше желание и еще потому, что вы меня забавляете. Но сразу предупреждаю вас: не думаю, что когда-либо выйду замуж за кого-нибудь. Отдать свое сердце и душу кому-то другому? Нет! Сейчас я предупредила вас. Если захотите поиграть с огнем, не кричите, коли обожжетесь.

В обмене вызовами не было ни победителя, ни побежденного – скорее оба одинаково проигрывали и выигрывали. Саймон навещал Рианнон при дворе и сопровождал ее в Ангарад-Холл, дом ее матери, который заставил его открыть от удивления рот. Он действительно представлял собой холл – деревянное помещение, скорее похожее на большой сарай, но с окнами и очагами; более неудобное для обороны место трудно было бы отыскать.

Позже, ранней весной, Саймон взял ее с собой в Дайнас-Эмрис.

То, что она решила приехать в его замок одна, без служанки или какой-либо охраны, удивило Саймона. Даже его мать не была настолько смелой и самоуверенной. Однако он посчитал невозможным для себя воспользоваться ситуацией. При дворе он преследовал Рианнон словами любви и взглядами, полными страстного желания. Под крышей дома ее матери он открыто заявлял о своем честном намерении жениться. В Дайнас-Эмрисе, где Рианнон была целиком в его власти, он не мог найти ни подходящих слов, ни взглядов, чтобы выразить желание, которое все сильнее разгоралось в нем.

Однако именно там в глазах Рианнон стала проскальзывать неуловимая тревога. При дворе она уклонялась от прямого ответа, смеялась над ним и поддразнивала песнями о любви. В доме своей матери обращалась с ним так, как если бы он был одного с ней пола, – не в том смысле, что она рассчитывала, что он будет ткать и шить, а в том, что, по-видимому, она не сознавала его принадлежности к мужскому роду. Чувствуя себя свободной, в горах Рианнон была скорее мужчиной, чем женщиной. Босая, она охотилась на оленя с гончими своей матери и, подобно любому охотнику, умело обращалась с луком. Она ловила рыбу руками в ручье и заманивала зайца в силок в низком кустарнике. Она разделывала и снимала шкуру со своей добычи, припрятывая то, что было тяжело унести сразу, и даже готовила пищу на открытом огне и спала на земле, завернувшись в свой плащ, если они находились слишком далеко от дома.

В Дайнас-Эмрисе, однако, впервые со времени их первой встречи Рианнон чаще смотрела на Саймона, чем он на нее. Днем она подолгу стояла на стене замка, вглядываясь в Долину Озер. Ночью она снова взбиралась туда, чтобы послушать ветер, как тот шепчет, и завывает, и стонет. Люди из охраны Саймона, валлийцы, родившиеся и выросшие в этой стране, дикие, словно каменистые утесы, опускали глаза и склонялись в поклоне перед ней, когда она проходила мимо, а на их лицах появлялось выражение страха и восхищения, когда Саймон поднимался на стену, и она пела, а ветер вторил ей.

И здесь она носила старомодные богатые платья, а ее шею, уши и волосы украшали драгоценные камни. Именно здесь в присутствии Саймона она впервые спела о Рианнон из рода птиц, ее печали и радостях: как та вышла замуж за принца и как ее обвинили в убийстве собственного сына. И когда она пела о той далекой страстной любви – ведь принц в песне оставался верен возлюбленной даже после того, как ее обвинили в убийстве собственного дитяти, она посмотрела на Саймона, и в ее чистых глазах застыла тревога. Но позже, когда отзвучала песня, она сообщила Саймону, что хотела бы уехать на следующий день.