десятого июня, и я уверен, что Пемброк позволит, чтобы на последние десять-пятнадцать дней меня заменил Роберт де Реми. Таким образом, этот призыв не помешает мне захватить Бексхилл.
– Да, я понимаю, – сказала Джиллиан сдавленным голосом и отвернулась.
Она слепо добрела до ближайшей комнаты, где могла притвориться занятой каким-нибудь делом, чем угодно, пока не справится со страхом, от которого побелело ее лицо и сжалось горло. Оставаться одной в Тарринге было еще хуже, чем оставаться без него в Роузлинде, где ее утешали Элинор и Джоанна. Когда она уединилась, страх охватил ее еще сильнее, и за слезами она не видела ничего на своем пути, пока не уткнулась прямо в стену. Она прижалась лицом к холодному грубому камню. Сердце ее стучало так сильно, что она не слышала ничего, кроме крови, пульсирующей у нее в ушах. Она не заметила, что Адам следовал за ней, пока он не заговорил.
– Я не вынесу этого! – завопил он. – Когда ты согласилась признать меня своим сеньором, ты согласилась и с тем, что я человек Генриха. Что связывает тебя с Людовиком? Что заставляет тебя рыдать и спорить всякий раз, когда я собираюсь предпринять что-нибудь против него?
От звука голоса Адама Джиллиан подпрыгнула, словно он огрел ее плетью, но слова его показались ей бессмысленными.
– Людовик? – пробормотала, задыхаясь, она и повернулась, прижавшись спиной к стене. – Какой Людовик?
– Ты с ума сошла? – взревел Адам. – Ты принимаешь меня за идиота, полагаешь, что можешь скрыть от меня свои желания, притворяясь, что не знаешь, о ком идет речь? Я говорю о французском принце.
– А какое отношение французский принц имеет к нам с тобой? – взвизгнула Джиллиан, совершенно потеряв голову от ярости Адама и своих собственных страхов. – Какое мне до него дело? Если я рыдаю и спорю, то это только для того, чтобы ты не уезжал на войну. Да провались твой Людовик в ад!!! Меня не волнует, если они все подохнут от чумы – Людовик, Генрих, Пемброк, Годфри! Все! Все! Только пусть перестанут отнимать тебя у меня!
На этот раз не было ни скромно потупленных глаз, ни тихого извиняющегося бормотания, ни оправданий. Даже Адам не мог увидеть и тени притворства в обнаженной ярости слов Джиллиан. В это мгновение Адам вспомнил все, в чем уверяли его Джеффри, мать, Джоанна, и он понял, каким был ослом. Джиллиан действительно противилась захвату Вика и Бексхилла, но только потому, что эти замки не сдались бы без войны. Когда Адам мог достичь своих целей мирными средствами, Джиллиан всегда помогала ему, поощряла его со всем пылом. Более того, несколько раз, когда Адам намеревался применить силу, чтобы поставить на колени ее людей, она показывала ему, как сделать так, чтобы они добровольно принесли присягу, что было гораздо полезнее в борьбе с Людовиком, чем подчинение непокорных людей силой. Джеффри, как всегда, попал в точку. Джиллиан не имела политических пристрастий.
Когда в голову его вместе со словами Джиллиан проникла эта мысль, Адам застыл, как вкопанный.
– Любовь моя, – сказал он тихо, но голос его уже задрожал от смеха, и он крепко прижал ее к себе, – это очень негуманно с твоей стороны желать чумы милому ребенку двенадцати лет от роду и старику, который любил моего отца и любит меня и, хоть и призывает меня на военную службу, сделает все, чтобы защитить меня. Остальным, пожалуйста, по мне тоже пусть и Людовик, и Годфри подхватят чуму и сдохнут, покрывшись гнойными язвами и истекая кровью.
– Ладно, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы, – пусть те, кого ты любишь, обойдутся без болезней, но я не могу любить их, когда ты оставляешь меня, чтобы служить им. Клянусь, я буду их любить всякую минуту, когда мы будем вместе.
Адам сжал ее крепче, потом ослабил хватку, но почувствовал дрожь ее тела и понял все.
– Тогда, чтобы завоевать твою любовь к тем, кто любит меня, я оставлю тебя при себе еще на несколько дней. Я должен ехать на север, а Людовик, знаю, в Дувре, так что путь мимо Лондона не очень опасен. Что ты скажешь на то, чтобы проводить меня до Хемела? Джеффри тоже наверняка вызвали в Маунтсорель. Для Джоанны, у которой уже большой срок, будет лучше, если ты окажешься рядом. Мать настаивала, чтобы она осталась в Роузлинде, но Джоанна отказалась. Она хочет, чтобы сын Джеффри родился в его замке.
Тревога Джиллиан наполовину утихла, когда она поняла, что не останется одна. Полностью избавить ее от беспокойства, конечно, ничто не могло, но, зная, что сможет поделиться своими тревогами с Джоанной и поддержать или чем-нибудь помочь ей, Джиллиан могла уже подавлять время от времени вспыхивающие приступы ужаса, которые продолжали мучить ее. Последние несколько дней в Тарринге забот у нее было по горло. Замок должен быть основательно вычищен за время ее отсутствия и заперт наглухо – там оставались только сервы и немного воинов. Было приказано никого не впускать ни по каким причинам – ни сервов, доставляющих провизию, ни торговцев.
Когда эта новость дошла до Осберта, с ним едва не случился припадок. Его терпение и так дошло до предела из-за того, что Адам так долго околачивался в Тарринге. Он был уверен, что атака на Бексхилл начнется, как только Адам и Джиллиан вернутся. Если бы Людовик не осаждал Дувр, где ему в любой момент могло прийти в голову начать штурм, Осберт отправился бы к принцу с докладом. Имей он достаточно денег или кого-нибудь из богатых друзей там, он наверняка вернулся бы в Лондон. А так ему оставалось просто терпеть и ждать. По крайней мере, здесь он был в безопасности, поесть и выпить тоже хватало. Хотя Осберт понимал, что это было бы идеальной возможностью взять Тарринг штурмом, он не отправил гонца к принцу с сообщением, что замок остался без защиты. В этом случае у него не нашлось бы оправдания самому уклониться от сражения, тем более что Адам мог потом вернуться и отобрать Тарринг назад. У него не оставалось другого выбора, чем сидеть и ждать возвращения Джиллиан.
Самое усердное давление на проституток, которые шпионили для него, не смогло принести ответа на вопрос, когда Джиллиан собирается возвратиться. Оставшиеся в замке воины ничего не знали, кроме того, что в случае какой бы то ни было угрозы они должны обратиться за помощью к сэру Ричарду из Глинда. Разумеется, никому не придет в голову сообщать слугам или солдатам планы их хозяев, если их обязанности не связаны напрямую с этими планами. Поэтому никто не удосужился известить их, что Джиллиан собиралась вернуться двадцать седьмого или двадцать восьмого мая, чтобы подготовиться к приезду вассалов, намеченному на тридцатое.
Адам оставил Джиллиан с Джоанной, которая встретила ее со слезами радости и облегчения. В тот же день, двадцать восьмого апреля, он поспешил на север, так как Джоанна сообщила ему, что Пемброк разбил лагерь под Нортхемптоном в тридцати милях от Хемела. Чем быстрее они соберут людей для штурма Маунтсореля, думал Адам, тем скорее он сможет освободиться для своего личного дела.
Ничто, однако, не получается в точности так, как задумано. У каждой из сторон были свои предатели, и намерения Пемброка не остались тайной для Людовика. Естественно, Пемброк предвидел это, но он был почти уверен, что Людовик полностью занят своим намерением раздавить Дувр и не станет реагировать на штурм отдаленной крепости, к тому же принадлежавшей не французу. Маунтсорель был одним из замков Саэра де Квинси – приданым его жены.
Но Пемброк недооценил степень озлобленности мятежников-англичан. Когда новость об осаде дошла до де Квинси, тот попросил у принца разрешение покинуть его армию, чтобы помочь своему замку. Людовик отказал ему, заявив, что не считает это необходимым. Линкольн, замок такого же типа, находился в осаде уже несколько месяцев, и не было никаких признаков его близкого падения. Саэр сразу ничего не ответил, хотя, разумеется, остался недоволен, но, когда стало известно, что против Маунтсореля собирается целая армия, де Квинси взорвался.
Поначалу Людовик попытался успокоить страсти заверениями, что они захватят для него равноценный замок. При этих словах на ноги вскочил Фиц-Уолтер, багровый от гнева, и высмеял это обещание. Людовик, напомнил он, ни разу еще ничего не отдал английскому барону. Даже Хертфорд, на который у Фиц-Уолтера были явные и веские претензии, был передан французскому охотнику за землями.
На этот раз дела зашли слишком далеко, чтобы их можно было поправить медовыми речами. Про себя Людовик поклялся отомстить за эту глупость, которая могла стоить ему Дувра, но понял, что должен удовлетворить требование де Квинси или растерять большую часть английских сторонников. Гнев Людовика не произвел эффекта, на который он рассчитывал. Фиц-Уолтер заявил напрямик, что они уже помогли принцу захватить пятьдесят замков (что было, конечно, преувеличением, но спорить никто не стал). Если Людовик не хочет помочь им защитить хотя бы один, что является его обязанностью как сеньора, пусть он
