никто в Англии не узнал бы об этом. Я не была посвящена в переговоры, но и без этого для меня было много интересного. Как женщина, я была очарована молодой королевой Луи, Элеонорой Аквитанской.

Она не была красавицей, по крайней мере, на мой взгляд, но я была очень рада, что Бруно нет с нами. Когда она взглянула на меня, в ее глазах, загадочно блестящих, светился такой ум, что стало понятным почему каждый мужчина поклонялся ей. Бруно не стал бы рассуждать с ней о Долге, но подобно остальным, упал бы на колени и предложил бы свою любовь и услуги, даже если это потребовало бы быть вероломным по отношению к предыдущему хозяину. Ей стоило только взглянуть, улыбнуться, заговорить – все остальное было бы забыто. Я видела, как Мод, которая тоже была женщиной, в изумлении смотрела на Элеонору, и когда она прощалась с молодой королевой, то пожала ей руку так, как если бы сама освободилась от какого-то обволакивающего очарования.

Я сказала, что каждый мужчина становился ее жертвой, но некоторые из священников – нет. Они уже бормотали «ведьма» и обмусоливали сплетню о ее бабушке, которая так околдовала ее дедушку, что он бросил собственную жену, украл «ведьму» у ее мужа и презрел общественное мнение и Бога, чтобы удержать ее рядом с собой все дни их жизни. Про бабушку Элеоноры говорили, что она не умерла естественной смертью, а будучи обманом заманена в церковь, превратилась в чудовище и вылетела в окно, когда поднимали Тело Господне. Впрочем, король Луи не слушал священников, и его политические советники тоже. Они советовали Луи баловать свою жену, так как ее земли были шире, а богатство больше, чем у монархов Франции. Я никогда не думала, что королева Элеонора была ведьмой. А такое обаяние встречала прежде только у своей невестки Милдред. И верила, что Элеонора колдовала и ворожила не больше, чем это делала Милдред. Просто само присутствие ее пробуждало волнение – не тела, – хотя, думаю, и его она могла возбудить в мужчинах, – а души. Она была так переполнена жизнью, желанием делиться с окружающими своими мыслями и ощущениями, что наполняла всех какой-то радостью. Казалось, будто огромный сияющий свет пробивался из тех мест, где никто и никогда его не видел прежде, и старые, скучные вещи приобретали новый блеск и становились новыми и любопытными в этом свете. Отражение его можно было увидеть в глазах ее мужа и было заметно, что это отрицательно воспринимается священниками, составляющими окружение Луи.

За это она нравилась мне еще больше. Я помнила, как священник в Улле ненавидел Милдред за ее единение с землей и ее горениями. Мне очень хотелось перенять у королевы Элеоноры эту способность пленять мужчин. Не то, чтобы мне не хватало внимания; я никогда не пропускала танец и всегда на больших пирах со мной рядом сидел мужчина и подавал мне самый мягкий кусочек мяса, самый лучший из охлажденных овощей, самую восхитительную из приправ. Но их пленяли изгибы моего молодого тела и красота лица, а они не долговечны. Я знала, что Милдред, будь она жива, и королева Элеонора будут даже тогда желанны и привлекательны, когда состарятся и их лица покроются морщинами.

Мне оставалось наблюдать и слушать в надежде найти ключ к чарам королевы Элеоноры. Ухватись я хотя бы за одну ниточку от той веревки, которой она привязывала к себе мужчин, этого было бы достаточно. В конце концов, мне нужно было привязать только одного мужчину, а не целую толпу придворных. Потом я подумала о долгих зимних днях в Улле. Для меня такие дни, проведенные у гудящего огня, были полны глубокого удовлетворения, но я сомневалась, по душе ли это придется мужчине, привыкшему к придворной жизни, и не заскучает ли он там, теряя терпение. Поэтому перед тем, как мы расстались, опустошила наполненный кошелек Бруно. Я не покупала прекрасных тканей или украшений, которые он велел мне взять для себя – что бы я делала с шелковой парчой или сережками с драгоценными камнями в Улле? Я купила листы пергамента, на которых были написаны нежные песни и рассказы о любви. Еще купила несколько отрезов шелка, достаточно тонкого и воздушного. Один отрез был голубой, другой – розовый. Платье, сделанное из этого шелка, даже в тусклом свете ничего не скрывало перед взором мужчины.

Из Англии доходили новости, но все через королеву Мод, и когда кто-нибудь, хорошо знавший страну, складывал их вместе, то новости оказывались неутешительными. Правда, король Стефан не терпел поражений. Так он подавил несколько мятежей и нанес несколько чувствительных ударов очень близко к центру восстания. Но один человек не мог быть во многих местах одновременно, и без потерь он тоже не мог долго носиться с одного конца королевства в другой. Думая об этом, я представляла лицо Бруно серое и измученное. Меня беспокоило, что к такому же выводу может прийти король Луи и не разрешит помолвку Констанции с Юстасом.

Королева Мод не могла очаровывать так, как королева Элеонора, но она тоже умела привязывать к себе мужчин. Несмотря на скромную манеру держаться, Мод обладала большой силой и властью и была очень умна, хотя знала много меньше, чем Элеонора Аквитанская. У нее было достаточно денег, чтобы использовать их в качестве взятки, и возможно, в этом была ее самая главная сила, но это не сработало бы с королем Луи. Он был о себе слишком высокого мнения, чтобы принять взятку, и не пошел бы на соглашение, если бы думал, что оно подвергает Констанцию опасности или принесет ей несчастье. Но Мод, видимо, была искусна во лжи и сумела убедить короля Луи несмотря на сообщения. По ее словам Стефан контролировал свою страну.

Какую бы силу ни использовала Мод, она привела соглашение к успешному финалу. К апрелю мы были на пути домой, взяв с собой Констанцию, и узнали, что ситуация была даже хуже, чем мы слышали, и что вся страна охвачена локальными войнами, как кожа прокаженного мокнущими язвами. Это счастье, что королева путешествовала с сильным отрядом, сформированным в ее собственной Булони, с целью произвести впечатление во Франции. Король не смог приехать встретить нас. Его армия была занята на западе. Булонцы проводили нас в Лондон, где Мод нашла ожидающего ее епископа Винчестерского.

Многих злых вещей говорили о Генрихе, епископе Винчестерском: что он безумно стремился к власти, построил и приобрел больше крепостей, чем было даже у Солсбери; что он посоветовал королю отпустить императрицу по злобе, так как Стефан не дал ему должность архиепископа; что просьба, с которой он обратился к королеве с позволением предложить условия мира императрице и ее брату, тоже была от ненависти к Стефану. Я никогда не верила этому. Винчестер всегда нравился мне. Да, он не был лишен тщеславия и амбиций, был обижен и огорчен тем обстоятельством, что его собственный брат набросился на него, после того, как взял вместо него верх в королевстве. Но из всего, что видела – а мне довелось присутствовать и при освобождении императрицы, и при деловых сношениях, которые были у Мод с Винчестером во время предложения мира, – считаю, он делал все возможное, чтобы уменьшить бедствия в стране, раздираемой на части, сожженной и разрушенной. Уже подготовленная письмами короля ¦ теми, кто просил ее помощи, Мод сразу же согласилась с просьбой Винчестера. Кажется, я никогда так не радовалась в жизни, при получении письма. А оно поразило меня чуть не до смерти, таким оно было странным. В нем не было ни слова о сражениях и о новостях какого-либо другого рода, а только длинные стенания о том, как Бруно нуждается во мне. В чем дело? Это не могло быть связано с моей обидой, когда Бруно не позаботился обо мне, потому что она была давно забыта. Ведь письма Бруно никогда не содержали серьезных жалоб, они всегда были рассчитаны на то, чтобы успокоить меня или даже рассмешить, а здесь, хотя об этом и не говорилось прямо, был крик о помощи. Я немедленно поехала бы к нему, несмотря на то, что это значило попасть на поле битвы, даже если бы Эдна и я должны были скакать верхом без Фечина, защищающего нас, но не известно куда ехать. К тому времени, как мы достигли Лондона, военные действия, как мы знали, были прерваны, а король поспешил на восток подавлять восстание Хью Бигода.

Эта история затянулась на всю весну, лето и осень. Каждый раз, когда я надеялась, что король и королева должны встретиться для обсуждения условий мира, который Винчестер снова пытался установить, новое нападение и новая необходимость атаковать уводили короля от нас. Больше не было таких писем, как первое, но можно сказать, что не было и других писем; это были лишь послания, состоящие из нескольких строчек, в которых упоминалось о реакциях короля на мирный договор Винчестера. Я читала слова, написанные на пергаменте, но они были словно не от Бруно. Это были письма от какого-то незнакомца, рассказывающего о погоде и о состоянии дорог. Один раз я рассердилась, в другой раз заплакала, говоря себе, что он нашел другую женщину. Я скорее поверила бы в это, чем в то, что Бруно стал теперь таким же ненормальным, какой была сама во время женитьбы.

Мне приходилось скрывать свои слезы. После того, как епископ Винчестерский с мая по ноябрь ездил по стране, перевозя один вариант условий мира за другим к Мод и к Роберту Глостерскому; после того, как он даже съездил во Францию и Блуа, чтобы проконсультироваться с королем Луи и братом Стефана Теобальдом Блуазским; после того, как императрицу убедили принять эти условия, – король Стефан отложил их, «чтобы обсудить в более подходящее время». Я думала, Мод упадет в обморок, получив это известие,