– Может быть, и так, – безразлично произнес Бруно, – но это не так уж важно. Королева приказала своим кораблям доставить сюда побольше наемников и помешать прибытию к вам подкрепления с моря.

Я не знаю, было ли это правдой; возможно, Бруно и королева беседовали об этом, но в то время радость переполняла меня и я думала только о нашей совместной поездке. Любезная и спокойная манера, с которой Бруно вел разговор, добавила Обигни чувство неловкости, и я это заметила. Он не проронил ни слова, пока мы пересекали внутренний разводной мост и спешивались во дворе. Я обвела глазами крепость и моя неприязнь к ней усилилась. Мне не хотелось быть засаженной здесь вместе с императрицей Матильдой, и я тщательно перебирала в уме все, что услышала и что могла бы использовать, уговаривая ее уехать. Хотя понимала трудность поставленной передо мной задачи, так как была уверена в совершенном равнодушии императрицы к судьбам людей, чьей гостьей она являлась.

Оказалось весьма кстати, что во время нашего пути я тщательно обдумывала как себя вести с Матильдой, потому что не успели меня привести к ней и только я присела в низком реверансе, как императрица встала с кресла и сказала:

– Можете подняться, леди Мелюзина, и пройти со мной. Я желаю побеседовать с вами отдельно.

– Но, мадам, – воскликнул Обиньи, – подошло время обеда.

А леди Аделисия, табурет которой стоял слева от кресла, вставая, предложила:

– Матильда, давайте позволим леди Мелюзине снять плащ и отряхнуть пыль, прежде чем задавать ей вопросы.

Но Матильда даже не взглянула на Аделисию. Она подняла брови и залилась тонким высоким смехом.

– Чтобы дать вам время научить ее как надо отвечать, мой дорогой Вильям?

У Обигни было такое выражение лица, что мне с трудом удалось подавить улыбку. Разговаривая с Бруно, он не обращал на меня никакого внимания, ведь обычно женщины не участвуют в беседах о войне и политике, и теперь, наверное, припоминал, что я могла расслышать из их разговора.

– О нет, – продолжала Матильда голосом таким же резким, как и ее черты. – Я намерена услышать, что она скажет, прежде чем ее заставят повторить это больше десятка раз так, чтобы это легко слетало с ее языка. Ее, уже должно быть, проинструктировали в лагере короля – этого я ожидаю…

Императрица сказала «она», как если бы у меня не было имени, не отказываясь при этом использовать меня в своих целях, и прежняя антипатия к ней возродилась с новой силой.

– Прошу прощения, мадам, – прервала я ее почти в обморочном состоянии, испуганным – по крайней мере, надеюсь, создавалось такое впечатление – шепотом. – Клянусь, король только спросил меня о согласии поехать к вам и выслушал мой ответ.

– И никто не инструктировал тебя, что говорить?

Я позволила своему взгляду скользнуть по Бруно, а затем снова вернуться к ней.

– Нет, мадам. Для инструкций совсем не было времени. Мы приехали из Рочестера вчера перед обедом.

– И ни слова о том зачем тебя привезли?

Я покачала головой. Она не поверила мне, это было видно. Я снова быстро взглянула на Бруно. Мне хотелось, чтобы она решила, что я боюсь его.

– Ах, да, сэр Бруно, мой муж, передал, что мне доверили быть вашей дамой на время путешествия, если на то будет мое согласие и я, конечно же, согласилась.

Она улыбнулась немного смягчившись в уверенности, что меня влекло к ней воспоминание о радости, которой она якобы наполнила меня во время последней встречи. Думаю, что и взволнованный взгляд Бруно, и смесь бешенства и тревоги на лице Обигни, и страх леди Аделисии – все это вместе, должно было уверить императрицу в моем простодушии. И вселить в нее уверенность, что изолировав меня от беззвучных, угрожающих и сдерживающих указаний, можно будет получить полезную для себя информацию.

Я последовала за ней вверх по лестнице в комнату, которая, я уверена, была спальней для гостей. Там она сделала знак слугам удалиться, а затем мне – закрыть дверь. Императрица села в кресло – ядогадалась, что это было кресло леди Аделисии, принесенное снизу, потому что там было только одно высокое сиденье. Так как поместья были унаследованы после смерти короля Генриха, то кресел должно было быть два. И тут я вспомнила, что справа от кресла был табурет, и именно с него поднялась Аделисия. Итак, Матильда настояла, чтобы ее свекровь сидела на табурете, несмотря на то, что та была королевой, а Аделисия в отместку обращалась к ней просто «Матильда», без титула, словно она была ребенком. Несчастное семейство. Я широко улыбнулась у двери, прежде чем повернуться, представив то негодование, которое, должно быть, испытывали Обиньи и Аделисия от неблагодарности, Матильды.

Императрица обошлась со мной не лучше, когда усевшись в кресло, потребовала рассказать все, что я слышала и видела с того момента как меня привезли. История обещала быть длинной, но Матильда, в отличии от королевы Мод, не предложила мне снять плащ, не поинтересовалась, как долго мне пришлось скакать, чтобы попасть к ней, ве предложила чашку вина и не пригласила присесть на табурет возле своего кресла. Поскольку я решила играть предназначенную мне Матильдой роль дочери бедного рыцаря, которая многие годы хранит в памяти свет, зажженный в сердце снисходительностью императрицы, я не уселась на табурет без ее позволения, хотя очень хотела. Вместо этого я начала свою историю, лишь подчеркнув протесты Мод на решение выпустить пойманную рыбу.

Матильда возразила сердито, что она – не пойманная рыба и раз уж она осталась, то скоро целое графство поднимется на ее поддержку. Я не отрицала этого, надеясь различить оттенок страха в ее скрипучем голосе, решив сыграть на этом. Положение императрицы пробудило во мне искорку сострадания и в течение какого-то времени я верила, что смогу убедить ее в необходимости принять предложение короля и отправиться в Бристоль ибо так было бы лучше для всех. Как можно деликатнее, я пересказала ей слова Бруно о наемниках и кораблях королевы Мод.

– Тогда пусть они разрушат Арундель! – вскричала она. Ярость слышалась в ее голосе, который стал еще более скрипучим. Лицо пылало от гнева, что совсем не походило на бледную окраску страха.

Позднее я поняла, что одним из величайших достоинств Матильды была отвага. Испытывала ли она чувство страха или он был ей не ведом, яне знаю, по крайней мере императрица никогда не показывала его. И если бы Матильда видела хоть какой-то шанс на победу, которой так желала, я уверена, она напугала бы и дьявола, и Бога, а от своего бы не отступилась. Но понимание этого пришло позже. В то время я знала только, что ее жизнь была в безопасности чего нельзя было сказать о судьбах остальных людей запертых в Арундели. Но откуда ей было знать об этом и верила ли она Стефану? В ее крике мне послышалось только огромное самомнение, разрушившее чувство сострадания, шевельнувшееся во мне. И ярешила использовать все, чтобы заставить ее уехать. Прежде всего – расписать ее унизительное положение при падении Арундели.

– О мадам! – прошептала я, закрывая лицо ладонями. – Какой это был бы позор видеть, как вас вытащат из камней и поволокут, как бездомную собаку! Я не смогу вынести этого!

Это задело ее. Она вскочила на ноги и повернулась ко мне в таком гневе, что мне показалось, она ударит меня. Я сделала шаг назад и, возможно, это напомнило ей, что я посланница, а не прислуживающая ей девчонка.

– Что же мне делать? – она брызнула слюной. – Я знаю, они все лгут. Меня продают как невольницу. Если я сейчас уеду, мой дорогой кузен Стефан посадит меня в тюрьму.

– Нет, мадам! – воскликнула я. – Я уверена, что это не так, потому что королева…

– Я – королева! – взвизгнула Матильда.

– Да, мадам, – я присела в реверансе и склонила голову, раздосадованная тем, что допустила такую оплошность. – Простите меня, – попросила я как можно более искренне, потому что не смогла бы управлять ею, если бы она обиделась. – Я имела в виду жену Стефана. Уверена, вас доставят в Бристоль целой и невредимой. Почему бы Мод была в таком бешенстве? Сначала она не захотела даже слышать о вашем отъезде из Арундели и назвала епископа Винчестерского изменником за то, что он это предложил. Мод не смогла запретить моему мужу забрать меня, но боюсь, напишет Стефану, протестуя против вашего освобождения. Вероятно, король, – а это добрейший из людей, как вы знаете, мадам, – желает, чтобы вы уехали в Бристоль именно потому, что так вы спасаетесь от унижения поклоняться Мод и называть ее «мадам».