по численности, но более эффективную агентурную сеть и т. д.

Ягода от всех этих предложений отмахивался, предлагая Дукельскому больше внимания уделять своим прямым служебным обязанностям, и тогда тот решил довести свои идеи до сведения Ежова.

Ознакомившись с докладной запиской Дукельского и побеседовав затем с ее автором, Ежов, по- видимому, попытался выяснить мнение Ягоды по поводу содержащихся в ней предложений. Возможно, только тогда Ягода и узнал, что один из подчиненных через его голову выходит на секретаря ЦК и обсуждает с ним вопросы, выходящие далеко за пределы своей компетенции.

11 сентября 1936 г. вызванный в Москву Дукельский получил нагоняй от Ягоды и предложение перейти «по собственному желанию» в одно из неоперативных подразделений НКВД: переселенческий отдел, пожарную охрану, Управление шоссейных дорог или другое по его выбору. Однако Дукельский отверг это предложение и заявил, что при таком к нему отношении он предпочел бы вообще уйти из НКВД и перейти в один из гражданских наркоматов. Закончилось все тем, что Ягода приказал ему вернуться в Воронеж и, не приступая к работе, ожидать решения своего вопроса.

В Воронеж Дукельский вернулся, но перед этим направил очередную записку на имя Ежова, в которой обрисовал все, с ним случившееся, и попросил принять его. В ходе состоявшегося разговора были затронуты также и общие вопросы деятельности НКВД, при этом Дукельский высказал мнение, что некоторые работники центрального аппарата искусственно тормозили изобличение «троцкистской банды». В подтверждение своих слов он сослался на известный ему случай с бывшим агентом Зафраном, который в свое время пытался разоблачить троцкистских заговорщиков, в частности расстрелянного недавно Е. А. Дрейцера, но дело это было тогда замято, а самого Зафрана отправили в лагерь как провокатора.

Л. Б. Зафран, о котором идет речь, в свои тридцать лет имел уже за плечами довольно богатую биографию. До 1926 года он проживал в Польше, затем перешел советскую границу, был арестован как польский перебежчик и после соответствующей проверки направлен на жительство в г. Ирбит Свердловской области. Здесь он примкнул к одной из подпольных троцкистских групп, снова был арестован, но после заявления о разрыве с оппозицией освобожден. В 1930 г. переехал в Нижний Тагил и устроился на работу заместителем директора местного молокоовощтреста. В том же году нижнетагильским окружным отделом ОГПУ был завербован как осведомитель, однако ссыльные троцкисты, деятельность которых он должен был освещать, довольно быстро его расшифровали.

Сменив еще пару мест работы, Зафран в конце 1933 г. был переведен в Москву и назначен заместителем начальника снабжения одного из подразделений Метростроя. По линии же своей негласной деятельности он был прикреплен к Полномочному представительству ОГПУ по Московской области, и вскоре местные чекисты начали получать от нового агента очень интересные, хотя и неправдоподобные сведения о якобы выявленных им подпольных контрреволюционных организациях. В частности, речь шла о Е. А. Дрейцере, под началом которого Зафран в 1932–1933 гг. работал на строительстве Забайкальского металлургического комбината, и некоторых его «сообщниках», о существовании руководящего троцкистского центра, связанного с Троцким, о получении от Троцкого директив по террору, о причастности к деятельности троцкистского центра И. Н. Смирнова, К. Б. Радека и других известных в прошлом троцкистов.

Некоторых из упоминаемых Зафраном лиц чекисты арестовали, но затем об этой истории стало известно в Секретно-политическом отделе ОГПУ, где пришли к выводу, что Зафран все придумал. В июле 1934 г. Особым совещанием при НКВД СССР за предоставление заведомо ложных сведений органам следствия он был приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей.

После убийства С. М. Кирова Зафран из лагеря бежал, явился в Управление НКВД по Московской области и потребовал своей реабилитации, поскольку теперь, как он считал, все должны были убедиться в правдивости его «сигналов». Возможно, если бы его доносы касались зиновьевцев, все бы так и вышло, но он докладывал о троцкистах, а их тогда в убийстве Кирова никто еще не обвинял. Поэтому заместитель начальника московского УНКВД А. П. Радзивиловский, к которому беглец обратился за содействием, решил, что до тех пор, пока все не прояснится, лучше будет ему посидеть в тюрьме. Из тюрьмы Зафран писал в Комиссию партийного контроля, прокуратуру и лично Сталину. В конце концов дело попало к заместителю Ежова по Комиссии партийного контроля М. Ф. Шкирятову, который распорядился доставить Зафрана к нему, и после состоявшейся беседы тот был освобожден и даже получил путевку в один из санаториев. Отдохнув, Зафран с новыми силами принялся за старое и через некоторое время был снова арестован по обвинению в создании в провокационных целях контрреволюционной троцкистской группы. Однако на дворе уже стоял 1936 год, борьба с «троцкистским подпольем» набирала обороты, так что вскоре он был освобожден, и на этот раз уже окончательно.

Всех подробностей дела Зафрана Дукельский, конечно, не знал, поэтому, отпустив его, Ежов позвонил А. П. Радзивидовскому (тому самому, который посадил бежавшего из лагеря Зафрана в тюрьму) и попросил подъехать к нему домой, поскольку время было позднее и рабочий день уже закончился. Расспросив Радзивиловского об известных ему обстоятельствах данного дела и о роли во всей этой истории тех работников центрального аппарата НКВД, которых Дукельский обвинил в игнорировании сообщений Зафрана и в последующих гонениях на него, Ежов, оставшись один, сел за письмо к вождю.

То что Ягода и его ближайшие помощники уже не соответствуют тем задачам, которые сейчас приходится решать НКВД, а тем более предстоит решать в будущем, Сталин знал и сам. И дело было не только в прежней близости Ягоды к правым, с которыми предстояло серьезно разбираться в ближайшее время, но и в самом стиле его работы. Уже давно стало очевидно, что полностью положиться на него нельзя: до какого-то момента он проявляет полную лояльность, а затем начинаются колебания. Порученная работа так или иначе выполняется, но часто, особенно в последний период, приходится его подталкивать и следить за тем, чтобы дело было доведено до конца. А между тем наступало такое время, когда у руля НКВД должен был стоять не просто технический исполнитель идущих сверху указаний, а человек, способный к активным самостоятельным действиям, готовый и сам воодушевиться поставленной задачей и увлечь за собой коллектив единомышленников.

Присматриваясь к Ежову, Сталин видел в нем необходимые задатки, возможно, что и указание подключиться к работе следствия по делу подпольной троцкистской организации было дано ему в феврале 1936 г. с расчетом на перспективу. За прошедшие полгода, вникая во все тонкости чекистской работы, Ежов уже хорошо вошел в курс дела и теперь вполне мог заменить Ягоду на посту наркома внутренних дел.

В конце сентября 1936 г. Сталин вызвал Ежова в Сочи. Беседа с ним окончательно убедила вождя в правильности принятого решения, и вечером 25 сентября за подписью Сталина и отдыхающего вместе с ним А. А. Жданова членам Политбюро, остающимся в Москве, была отправлена телеграмма следующего содержания: