Питер, мой сын и твой брат. На фото, которое мне предоставил детектив, он выглядел не совсем на себя похожим, да и эти его всегдашние чертовы темные очки...

– Но как ты мог не сказать мне, что Питер живет в Хьюстоне? Я ведь все время спрашивала тебя о нем, где он и что с ним.

– Во-первых, не было полной уверенности, что это он... А во-вторых, какой в этом был смысл? Будь он в пяти милях от тебя или в пятистах – разницы никакой, если он избегал нас.

– Папа, но ведь это странно, что ты держал меня в неведении. Я думала, что Пита нет в живых.

– А я... знаешь, как бывает с глупыми стариками... вроде бы в душе уже похоронил его, но все-таки надеялся, что блудный сын объявится. Только зачем было тебя тревожить? И когда сышик мне представил снимки, я испугался и отказался поверить, что это наш с тобой Питер.

Наш Пит... Пит, пропавший давным-давно, сын и брат, родной человек, ставший чужим.

Окончание телефонного разговора с отцом не остановило работы, шедшей в ее мозгу. Питер был тогда в Хьюстоне...

Но какое отношение он мог иметь к благополучной жизнерадостной школьнице и заводиле болельщиков Анни Сигер? Никакого. Хьюстон – огромный город, раскинувшийся на обширном пространстве, и сотни тысяч людей снуют по его улицам, мчатся на машинах по его магистралям, и как мала вероятность, что два маршрута сойдутся и произойдет трагедия, которая потом отзовется через девять лет искаженной ненавистью брата к сестре.

Саманта отмела такой вариант, но он, словно метроном, стучал в ее мозгу.

Телефон вновь ожил и встревожил сытно поевшего Харона, примостившегося у нее на коленях.

«Вероятно, папа решил как-то снять горький осадок от нашей беседы и вот звонит, чтобы сказать, что был не прав», – решила Саманта, выждала еще несколько секунд и взяла трубку, сказав примирительно:

– Да, папа...

– Вряд ли я твой отец, хотя зовусь «отец Джон».

Холод тотчас сковал Саманту. Трубка едва не выпала из ее онемевших пальцев.

– Саманта? Ты слушаешь меня?

– Да, Джон.

«Держись! Постарайся сделать так, чтобы он разговорился».

Она выглянула в окно.. Там соседка подстригала газон, ее пес Ганнибал носился по двору, сминая клумбы, и она сердито на него покрикивала. Все было как обычно. Дневная рутина вступала в свои права.

– Почему ты звонишь мне домой?

– Случилось нечто, о чем ты должна знать.

– Что произошло, Джон? – спросила она и, затаив дыхание, стала ждать ответа. За изгородью по улице медленно проследовала полицейская патрульная машина. Саманта знала, что ее телефонные разговоры прослушиваются. Как бы подольше продержать «Джона» на связи?

– Ты скажешь мне, Джон? Я сгораю от любопытства.

– Я просто хотел, чтобы ты знала: я всегда сдерживаю свои обещания.

– Обещания? – Ее страх все усиливался.

Не обещания, а угрозы. Ведь он это имел в виду.

– Ты говоришь о торте? Я его получила.

Нет, я тебе еще кое-что приготовил.

Что?

– Ради искупления твоих грехов я принес на алтарь... жертву.

– Какую жертву? Отвечай! На какой алтарь?

Щелчок, и в трубке все умерло. Она не осознавала, что кричит в уже мертвый телефон:

– Какая жертва?! Ответь мне, мерзавец!

Саманта оторвала трубку от уха и увидела в окно, как из подъехавшей полицейской машины выходят знакомые ей детективы Бентс и Монтойя и направляются к ее крыльцу. Она поспешила им навстречу.

Когда Саманта отперла входную дверь и впустила их, то попятилась, увидев скорбное выражение на лицах полицейских.

– Что случилось? – спросила она дрожащим голосом.

– Боюсь, что новости очень плохие. Ваша знакомая и в некотором роде пациент, Лианн Жаквиллар...

– Нет, – прошептала Саманта и почувствовала, как ее ноги слабеют и колени подгибаются. Она прислонилась к притолоке двери, но все равно начала сползать на пол. Расторопный Монтойя успел подхватить ее. Шумы улицы, пение птиц, лай соседской собаки – все это доходило до нее, словно сквозь подушку... Как и слова полицейских.

– Ее убили прошлой ночью, – сказал Бентс.

– Нет, – повторила Саманта. – Только не Лианн. Он не мог... он бы не посмел.