Неожиданно поток вырвался из лесной гущи и вновь понесся наперегонки с тропинкой.

Передо мной непроходимой стеной зеленел бамбук. Золотые стрелы солнца летели между прямыми гладкими стеблями и вонзались в отвесную скалу. А дальше начиналась холмистая долина. Ручей превратился в широкую реку и, пробившись через бамбуковые заросли, понес свои воды прямо по ней. Солнце играло в хрустальных брызгах, облака плыли по синему шелку неба и исчезали за горной грядой. По берегам реки буйствовал бамбук. Ветерок ласкал зеленые листья. В сезон дождей к берегам прибило много поваленных деревьев, они теперь сохли на песчано-каменистых отмелях. Река местами вскипала волной, потом затихала в глубоких заводях и вновь бежала вдаль, бурля и разбрасывая брызги.

Вечерами я прятался в прибрежных зарослях и часто слышал фырканье оленей, спускавшихся к запрудам на водопой. А на рассвете дикие горлицы звонко ворковали на ветвях деревьев.

Однажды вечером тропинка взобралась на высокий косогор и вывела меня к роще, где лианы и ползучие кустарники сплелись в непроходимый лабиринт. Я устроился на ночлег. Подушкой мне служил маленький земляной холмик. Среди ночи я обнаружил, что он слабо мерцает в темноте. Я зачерпнул горсть земли – она тускло засветилась на моих ладонях, словно стайка светлячков. Это фосфоресцировал прах какого-то животного, нашедшего здесь свою смерть.

Утром я вновь отправился в путь по берегу реки и вышел к живописному месту, где под сенью развесистого дерева водяные струи вились вокруг блестящих валунов, кружились, сливались в пенистых водоворотах. Я, скинув башмаки, ступил в реку, посмотрел на свои ноги, торчавшие из воды, и ужаснулся: кожа – сухая и морщинистая, как на куриных лапах, голени и лодыжки худые до крайности. Прикосновение к ледяной воде вызвало в ногах острую боль. Я взглянул на руки – кожа да кости, плоть истончилась, сморщилась, пальцы сделались как будто в два раза короче. Смерть перестала быть голой абстракцией, она обрела физический облик. Я уже видел свой труп, распростертый на речном берегу: холодное, бездыханное тело с животом, развороченным взорвавшейся гранатой. Плоть подвергнется гниению, и очень скоро от меня не останется ничего, кроме горсточки праха…

Поскольку мое тело на две трети состоит из воды, очень скоро она потечет… да, да, потечет, и сольется с этим потоком, и понесется к океану…

Я окинул взглядом широкую реку. Она бежала мимо меня с непрерывным журчащим бормотанием. И таинственный шепот этот напомнил мне детские годы, полные волшебства и тайн.

Река текла по камням и валунам, извивалась под прибрежными камышами, а потом исчезала вдали. Она несла мимо меня свои светлые воды, и не было им конца.

Я вздохнул. Мое сознание померкнет, погаснет в момент смерти, но плоть растворится, сольется с рекой и останется частицей бескрайней вселенной. Так я обрету бессмертие, так продолжу свое земное существование. Откуда появилась эта твердая уверенность? Непрерывный бег реки, ее дыхание, журчание и шепот подсказали мне ответ.

День сменялся ночью, потом снова наступал рассвет. А я все брел и брел вперед в полном одиночестве. Я ушел из своей части на третий день после новолуния. Теперь же приближалось полнолуние. С наступлением темноты перламутровый диск появлялся из-за горной гряды. Потом молочно-белое светило скользило по темному небу и ныряло за другой кряж. Луна исчезала с небосклона, но призрачный жемчужный отсвет еще долго дрожал над долиной. Вечное, непрерывное, неизменное движение луны казалось насмешкой над мимолетностью человеческой жизни.

Однажды вечером я вышел на открытое пространство. Слева от меня линия холмов оборвалась, и я увидел обширную долину и блестящий поток, в который впадала моя река. На месте слияния двух рек образовался небольшой земляной мыс, заросший пальмами. Я остановился под ними и поднял голову. Среди густой зелени темнели связки кокосовых орехов, круглых, пушистых, словно детские головки. Плоды! Еда! Да еще в таком изобилии! Но горькая мысль отрезвила меня: я был слишком слаб, чтобы лазать по деревьям.

Пальмы тревожно шелестели на ветру. Я лег под ними на траву, закрыл глаза и прислушался. Только теперь я осознал, что умираю от голода. Выдернул из земли пук травы и принялся жевать светлые корешки. Мои губы, язык, глотка словно атрофировались. Я ничего не чувствовал. Лежал и слушал ночь.

Небо цвета индиго, четкие темные силуэты пальм, холодная круглая луна в вышине…

Млечный свет пронизывал вайи, серебрил длинные полоски листьев, и они блестели, как остро заточенные мечи.

Неужели конец мой уже близок и скоро наступит агония? – спрашивал я равнодушное небо. Умру ли я голодной смертью именно теперь, когда лежу под пальмами и пожираю взглядом роскошные плоды с восхитительной мякотью и кокосовым молоком? Сколько дней или часов я еще протяну, в позорном бессилии царапая скрюченными пальцами шершавые стволы?

Я понял, что должен немедленно покинуть это место, пока еще управляю своим телом и мыслями.

Все тонуло в призрачной дымке. Лунное сияние привело меня в смятение. Я чувствовал слабость, томление, тоску. Я изнывал от смутных желаний. Возможно, это просто инстинкт самосохранения заставил трепетать все мое существо, однако такие мучительные ощущения были мне знакомы – нечто подобное я испытывал и в прошлой, довоенной, жизни, в самые тихие, безмятежные дни. Ведь и прежде мне не раз случалось всматриваться в небо с такой же точно тревогой и жаждой в сердце. Я принялся рыться в памяти, пытаясь вспомнить один из таких случаев. Но у меня ничего не вышло.

Я посмотрел в темно-фиолетовую высь. И внезапно обнаружил, что с окружающими меня пальмами происходит странная метаморфоза. Их очертания расплывались, менялись… Вскоре вокруг меня уже стояли женщины, которых я когда-то знал и любил.

Молоденькое деревце с вайями, собранными в пучок, походило на танцовщицу. Я видел девушку, которая отвергла мою любовь, не уступила моим домогательствам.

Стройная пальма закуталась в сумрачную вуаль. Тяжелые вайи плавно ниспадали вниз, словно косы. А я видел женщину в годах, которая воспылала ко мне любовью и страдала от этого.

Еще одна пальма с пышным зеленым плюмажем оказалась… да-да, той самой темпераментной гордячкой… Ах, в наших сердцах жила настоящая любовь, но девушка не хотела в этом признаться даже самой себе и в конце концов бросила меня…

Три женщины, озаренные потоками лунного света, склонились надо мной и смотрели, как я умираю. А я воскрешал в памяти мгновения близости, блаженства и радости, которые давным-давно делил с ними. У одной бедра отличались необычайным изяществом, хрупкостью и в обхвате были такими же, как руки другой…

Я угасал, жизнь по капле вытекала из моего тела. Обессиленный, я никак не мог вспомнить пульсирующее сладострастие и жар экстаза, я помнил лишь предшествовавшие ему томительное предчувствие, вожделение и жажду.

Лунное сияние затопило, поглотило меня. Оно возбуждало во мне мучительное томление, какое вызывали женщины, духовно и физически недоступные мне.

Таким же недосягаемым было для меня и бездонное вечное небо. Но именно поэтому я страстно мечтал о нем. И неожиданно осознал одну поразительную вещь: я так жадно хватался за ускользавшие от меня обрывки реальности, изо всех сил пытался уберечь последние искры жизни не потому, что был еще жив, а потому, что был уже мертв. В столь парадоксальном открытии имелся один положительный аспект: если связь между мной и этим миром порвана, то у меня отпадает необходимость совершать самоубийство.

По губам моим скользнула снисходительная улыбка. Вскоре я уснул.

Два дня и две ночи я провел под пальмами, потом поплелся дальше. Мне стоило огромных усилий подняться с земли. Но как только я встал и выпрямил спину, ноги зашагали сами собой.

Я цеплялся взглядом за каждую пальму, все надеялся найти на земле кокосовый орех. Вскоре я уже тащился по лесу, который террасой возвышался над рекой, и внимательно всматривался в заросли деревьев – ведь на них могли оказаться съедобные «подвески». Но мои поиски ни к чему не привели.

Пышная тропическая растительность, отражая солнечный свет, сияла яркой пустой красотой. Я усмехнулся, вспомнив, какими красками живописал когда-то природу этого благословенного края, где царит