— Вы остановились у Нилов.
— Откуда вы знаете?
Она указала на каноэ. Здесь людей узнают по каноэ.
— Они приедут в августе?
— Наверное. Они еще не решили.
— Они всегда так. Я Энн, их соседка.
Женщина указала на стоявший рядом дом. Она была в купальнике и легкой юбке, босиком, на плече весло.
— Меня зовут Дэвид.
Капли воды стекали по коричневому дереву ей на кожу. Он смотрел на ее удивительно гладкое, без пор лицо, время от времени выныривающее из тени соломенной шляпы. Он решил не скрывать свой неопределенный статус.
— Я здесь, чтобы немного прийти в себя.
— Для этого здесь
Он снова посмотрел на нее, теперь по-другому — не обращая внимания на белую гладкую кожу и голые руки.
— Почему вы так сказали?
Она заслонила рукой глаза от солнца. Вопросительный взгляд.
— Вы только что сказали…
— Просто я люблю это место. Если вы здесь в одиночестве, оно залечивает раны. Вы художник?
— Что?
— У вас мазок аквамарина на шее.
Караваджо улыбнулся, он очень долго называл этот цвет голубым.
— Мне пора, — сказал он.
Приподняв весло, она положила его на колени и кивнула самой себе, почувствовав стену, которая только что возникла между ними. Их каноэ столкнулись, и она сделала гребок назад. Он никогда не слышал, чтобы кто-то вложил столько щедрости в одну фразу.
— Спасибо.
Она удивленно обернулась.
— За то, что сказали про аквамарин.
— Что ж… наслаждайтесь озером.
— Я так и сделаю.
Она почувствовала его замкнутость. Она жила здесь одна, не видела никого неделями и подплыла слишком близко, говорила слишком громко. Пока она удалялась, он провожал взглядом ее хрупкую спину.
Караваджо смотрел на поверхность воды, словно та была живым существом, по спине которого он передвигался. Он не думал о сближении или разрыве, единственно возможным в данном случае был выбор между насилием или дружеским общением.
Когда Караваджо впервые обратил внимание на Патрика Льюиса, смотревшего на него из камеры напротив, он просто помахал ему рукой и отвел глаза. В тюрьме Караваджо большую часть времени спал беспокойным сном. Ночной свет в камерах и постоянный шум действовали ему на нервы. Но заключенному из камеры напротив, который пытался поджечь гостиницу «Маскока», приходилось еще хуже. Он всегда неподвижно сидел на кровати, наблюдая за тем, что происходит вокруг. Когда Караваджо вернулся из тюремной больницы с зашитой после нападения шеей, Патрик его ждал. А на следующее утро, внезапно проснувшись от боли, Караваджо встретил ободряющий взгляд Патрика. Тот сидел на привычном месте и аккуратно курил, отводя руку с сигаретой далеко в сторону, когда выпускал дым.
— У тебя ведь есть рыжий пес? — спросил он Караваджо несколько дней спустя.
— Рыже-коричневый, — просипел тот в ответ.
— Ты вор, верно?
— Самый лучший. Вот почему я, как ты видишь, здесь сижу.
— Похоже, кто-то тебя выдал.
— Да. Рыжий пес.
Караваджо учился на вора в темных комнатах, свинчивая ножки с кухонного стола, снимая задние панели радиоприемников и днища тостеров. Он задергивал занавески, чтобы устранить любой намек на уличное освещение, и опустошал кухонные шкафы, а затем возвращал все на место, не забывая о предметах, лежавших на полу. Вот такой пелманизм.[7] Пока его жена спала, он выносил мебель из ее спальни и задвигал туда диван, менял картины на стене и салфетки на тумбочке.
При дневном свете он двигался медленно, будто хотел сохранить остатки энергии, — летучая мышь в посткоитальном полете. Он заходил в обивочную мастерскую, чтобы по заказу жены купить чехлы, и тут же начинал прикидывать, как вынести отсюда мебель: стулья через окно, а столик через дверь, наклонив на тридцать градусов вправо.
Будучи вором, он воспринимал мир как то, что находится вокруг него в радиусе двадцати футов.
Во время первого грабежа Караваджо повредил ногу, выпрыгнув из окна второго этажа. Он лежал на газоне в Уайтвейле на спине, со сломанной лодыжкой и рисунком Джеффри в руках. Пока он там лежал, хозяева вернулись домой и подняли крик, увидев усыпленную хлороформом собаку. На веранде зажглись огни, но, к счастью, его скрывала тень от дерева.
Два часа спустя он доковылял до каких-то длинных сараев и догадался об их назначении лишь по запаху. Хозяйство по выращиванию шампиньонов. Свет горел только в офисах и коридорах, а в длинных дортуарах, где росли грибы, всегда было темно. Он знал, что ему делать. В вестибюле висели каски с лампочками на батарейках. До рассвета оставалось совсем немного. Было воскресенье. Он может провести здесь спокойно целый день. Позже, при свете дня, он разрезал ботинок и носок. Наложил шину и примотал ее изоляционной лентой. Хуже боли был голод. Он посмотрел при свете на украденный рисунок — чистые линии, дрожащая подпись.
В сумерках он, прихрамывая, пробрался в огород на той стороне дороги, выдернул несколько морковок и сунул за пазуху. Попытался изловить курицу, но та пустилась наутек, оставив его ни с чем. Караваджо вернулся к скудному освещению в коридорах грибного хозяйства. Он просмотрел учетные
