по парчовой одежде — там, на трубе, висел король. На трех потолочных трубах на нитях и вагах болтались марионетки. Янтарный луч фонарика выхватывал из темноты лица и руки, которые, казалось, принадлежат не куклам, а отдыхающим людям, — заседание теневого кабинета. Перед ним был королевский двор, безмолвный — на восточный манер. Всякий раз, когда звучал королевский гонг, придворные могольского принца Акбара должны были застыть на месте, чем бы они ни занимались. Такова была прихоть монарха. А он тем временем расхаживал меж слуг и подданных, изучая, как они одеты и чем занимаются. Тот, кто осмеливался пошевелиться, бывал наказан. Принц заглядывал на кухни, в арсеналы, в спальни, где любовники замерли в объятьях, проходил мимо обеденных столов, за которыми сидели, глядя на остывшую еду, голодные или скучающие придворные, наведывался в покои сокольничих, где двигались только чистившие перья птицы.
Патрик шел вперед, свет фонарика выхватывал из темноты разноцветные фрагменты, превращая комнату в волшебную пещеру. Театральный реквизит претерпевал череду превращений. Патрику захотелось расстегнуть на кукле блузу, снять башмак. Он быстро двинулся к какой-то фигуре, но оказалось, что это королева, прислоненная к спинке стула, сидевшая так, как и должны сидеть королевы. Из зала вновь донеслись аплодисменты.
Патрик выключил фонарик и замер. Его глаза еще помнили алый цвет, пышность голубого рукава, плоские коричневые ступни, торчащие из-под роскошного одеяния, словно ноги павлина. Повисшую, как сломанная, смуглую руку. Послышался плеск воды. Патрик обернулся на шум.
И пошел вперед, вытянув перед собой руку, готовую отодвинуть костюмированные тела, и высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться в темноте. Я двигаюсь, как марионетка, подумал он. И вдруг коснулся чьей-то руки, не сразу осознав, что она принадлежит человеку. Непонятно откуда взявшаяся рука схватила его за запястье. «Здравствуй, Патрик». Он включил фонарик. Она ждала света. Она как хорошая актриса была готова предстать перед ним.
— Сюда никто не заходит, пока я умываюсь.
Она умывалась над тазом в трикотажной майке. Ее руки, выжав кусок ткани, вытерли лицо, оставив на нем полосы грима. Из-за полоски у рта казалось, что она сердится. За ее спиной медленно вращалась в воздухе марионетка. В воздухе пахло свечой, которую она, вероятно, задула, услышав его шаги.
— Помоги мне снять грим с шеи.
Патрик молчал. Луч фонарика двинулся от ее плеча к тазу, высветил руку, которая намочила тряпку, отжала и протянула ему. Взяв тряпку правой рукой, он принялся вытирать ей шею. Снял коричневый грим, повернул ее лицом к себе и начал медленно вытирать алую полоску у рта, держа фонарик рядом со щекой.
Он снова сполоснул тряпку и, обернув тканью палец, осторожно придерживая женщину за лоб, стер мишени с ее глаз. Голубая радужка левого глаза подергивалась от того, что его рука была совсем рядом… Перед ним была не просто Элис Галл, а кто-то очень близкий — чтобы кончик пальца мог снять толстый ярко-желтый слой краски, глазная мышца должна была ему довериться.
Прошло уже несколько ночных часов. В ее комнате на Веррал-авеню. Он только что увидел спавшую девочку.
— Я не была замужем, — сказала Элис. — Ее отец погиб. Он был четником. Ты знаешь, кто они?
Он покачал головой, продолжая глядеть в окно на дождь. В ее крохотных комнатках он не чувствовал тесноты, только если смотрел в окно.
— Открой окно, Патрик. В дождь кошка может захотеть вернуться. Это партизаны. Политические активисты. Борцы за свободу в Болгарии и Турции. Их жестоко преследовали, и некоторые из них приехали сюда. У них очень развито чувство справедливости.
Она улыбнулась.
— С ними очень трудно жить.
— Наверно, у меня пассивное отношение к справедливости.
— Я заметила. Тебя легко укротить, Патрик, как воду. Это опасно.
— Не думаю. Я не верю в язык политики, но стану защищать своих друзей. За это я отвечаю.
Она уселась на постели, глядя на него. На коленях у нее мурлыкала кошка, которую она вытирала полотенцем.
— Этого мало, Патрик. Вокруг нас бушует гроза.
— Это цитата из твоих брошюр?
— Нет, это метафора. Путь к сердцу людей лежит через метафору. Так я пробилась к твоему сердцу во время спектакля.
— Ты затронула во мне чувство сострадания.
— Сострадание слишком много прощает. Ты способен простить худшего из людей. Ты простишь его, и все останется как прежде.
— Можно его научить, объяснить ему…
— Зачем оставлять власть в его руках?
Патрик промолчал. Он отвернулся от нее к открытому окну и дождю.
— Ты веришь в одиночество, Патрик. В уход от общества. Ты можешь быть романтичным, потому что независим.
— Да, у меня десять баксов на счете.
— Я говорю не о деньгах. Я знаю, работать в туннеле ужасно. Но у тебя есть выбор, а что делать тем, у кого его нет?
— Например?
— Например, этой девочке. И трем четвертям населения Северной Америки. Они не могут позволить себе твой выбор, твою
— Они могут добиться успеха. Посмотри на…
— Брось, Патрик… конечно, некоторым это удается. И они становятся такими же, как те, кого они стремятся обойти. Как Эмброуз. Посмотри, во что он превратился, перед тем как исчезнуть. Он стал хищником. Он никого к себе не подпускал, даже Клару. Ты мне всегда нравился, потому что ты это понимал. Ненавидел эту его черту.
— Я ненавидел его, потому что хотел иметь то, что принадлежало ему.
— Не думаю. Ты не хотел власти. Ты рожден быть младшим братом.
Она встала с постели и принялась расхаживать по комнате. Ей нужно было размахивать руками, чтобы чувствовать себя сильной.
— Сейчас нам нет дела до Эмброуза. Черт с ним, с этим мерзавцем.
Но сила отца ее ребенка еще бурлила в ней. Патрик не мог сказать, насколько ее поведение наиграно. Теперь она медленно говорила:
