довольствуюсь собственной компанией, люблю сама выбирать, что есть, что смотреть и какую музыку слушать.

— Я приготовлю обед, — говорю я.

— Звучит устрашающе, — отвечает Элис. — Надеюсь, ты хороший повар?

— Да. Это один из многих моих скрытых талантов.

— Скрытых, вот как? — Элис некоторое время молчит. — И у тебя их много, да?

Субботу я посвящаю закупке провизии. Я и раньше, еще до смерти Рейчел, часто готовила, так что прекрасно знаю, какие продукты мне нужны. Я покупаю курицу, стручки кардамона, йогурт, тмин, рис — все, что нужно для моего любимого карри. Я приготовлю все до прихода Элис, а когда она придет, поставлю блюдо на огонь, и пока мы будем болтать, оно как раз дойдет.

Я настолько привыкла прятаться, что сама себе удивляюсь, почему так жду прихода Элис. Не знаю, когда или как идея подружиться с кем-нибудь стала казаться мне такой привлекательной, но желание общаться с кем-то вдруг стало просто непреодолимым. И хотя я по-прежнему боюсь того, что раскроется моя тайна, и понимаю, что дружба может быть опасной, я все равно не могу подавить это чувство нетерпения.

Я прихожу домой, готовлю карри, принимаю душ и переодеваюсь. У меня еще час до прихода Элис, и я звоню родителям. Мы все переехали из Мельбурна около года назад. Там нас знали слишком многие, и слишком многие знали, что случилось с Рейчел. Стало невозможно переносить их жалость, ловить любопытные взгляды и слышать шепот повсюду, где бы мы ни появились. Я перебралась к Вивьен, чтобы учиться в Драммонде, одной из лучших школ на юге. Мои родители купили дом в Ньюкасле, на побережье. Они хотели, чтобы я жила с ними, считая, что я слишком маленькая, чтобы жить самостоятельно. Но их печаль давила на меня, их присутствие меня душило, и в конечном итоге я убедила их, что Драммонд — очень хорошая школа, а мое будущее зависит от хорошего образования, и они смягчились.

— Квартира Бойделлов. — К телефону подошла мама. Когда я переехала, я изменила свою фамилию и взяла фамилию бабушки — Паттерсон. Изменить фамилию оказалось очень легко, и, по крайней мере на бумаге, я стала совершенно другим человеком. Сестер Бойделл больше не было.

— Мама!

— Милая, я как раз хотела тебе позвонить. Мы с папой говорили про твою машину.

— Что?

— Да. Пожалуйста, милая, не спорь. Мы решили купить тебе новую. Сейчас есть более современные, с подушками безопасности. У нас появились деньги, и было бы неразумно разрешать тебе ездить на этой старой колымаге.

— Да ей же всего восемь лет, мама, — возражаю я.

Она продолжает, не слушая меня:

— Мы нашли прекрасный «пежо». Очень компактный и самый лучший с точки зрения безопасности. В городе он просто незаменим.

После смерти Рейчел родители постоянно беспокоятся о моей безопасности.

— Отлично, мама, — говорю я. — Спасибо!

— Как дела в школе? Успеваешь?

— Да, все в порядке.

— Я тут прочитала про медицинский факультет в университете Ньюкасла. У него отличная репутация, почти как у сиднейского. Там очень много достойных преподавателей. Подумай об этом. Тогда ты могла бы снова жить с нами, не думая про аренду квартиры или про еду.

— Я пока не знаю, мама. Мне нравятся английский и история. Медицина мне не очень подходит. Мне кажется, я могла бы заниматься искусством. И потом, мама, я действительно очень рада, что живу в Сиднее.

— О да, конечно. У Вивьен тебе хорошо, она тоже очень рада, что ты у нее живешь. И профессия искусствоведа — это отличное начало твоей карьеры. Но это же только начало. Мы еще поговорим об этом, когда ты оправишься.

Когда я оправлюсь. Мама снова вспоминает то, что было раньше, до смерти Рейчел. Я отлично успевала в школе и после окончания планировала изучать медицину. Но когда Рейчел умерла, мои планы развалились.

В то ужасное время потеряло смысл все, что мне так нравилось.

И теперь я очень сомневаюсь, что хочу снова вернуться к своим прежним намерениям.

— Хорошо, я подумаю.

— Отлично. А я отправлю тебе по почте их брошюры. — Она смеется, но я слышу в ее голосе что-то, что заставляет меня подумать о слезах.

Я тихонько глажу телефон, как будто это чем-то поможет маме. Как она живет в постоянной боли и тоске?

— Спасибо, мама, — говорю я так тепло, как только могу.

— Пожалуйста! — Теперь ее голос снова звучит свежо и энергично. — Ты хочешь поговорить с папой? Его сейчас нет, но он может позвонить тебе позже.

— Я позвоню ему завтра. Ко мне на обед придет подруга.

— Я очень рада, что ты немного развлечешься. — Я снова слышу слезы в ее голосе, потом она быстро кашляет. — Хорошего вечера, дорогая. Скажу отцу, что ты позвонишь завтра.

Я вешаю трубку и уже сожалею о том, что позвонила. Лучше я себя не почувствовала и уверена, что мама тоже. С ней всегда так последнее время. Она всегда строит какие-то планы, она не может позволить себе просто помолчать или побыть в тишине и покое. Она как будто старается не вспоминать о том, что потеряла.

Считается, что горе надо выговорить. Целый год после смерти Рейчел я старалась говорить об этом, старалась выразить свою беду и потерю. Но папа отказывался меня слушать, и мама тоже избегала этих бесед.

И постепенно я перестала говорить о трагедии. Да, в этих разговорах я искала прощения, уверения, что мама с папой не винят меня в том, что случилось. Но конечно, они винили меня — в трусости, в том, что я спаслась. Если одной из их дочерей было суждено умереть, так это мне.

Я больше не считаю, что есть какой-то способ справиться с болью и утратой. Они будут преследовать и давить всегда. Рейчел умерла. Мы никогда больше не увидим ее прекрасное лицо, никогда не услышим ее музыку. Она умерла.

Мы всегда будем жить с этой реальностью, будем постоянно помнить об этом, наши сердца будут истекать кровью при одной мысли о ней. И ничто не поможет. И если мама старается стоически выносить горе, то пусть так и будет.

Я прикасаюсь указательным пальцем к маленькому шраму чуть выше колена. Эта отметина осталась у меня после той ночи — ночи убийства Рейчел. Это все, что осталось. Я не то чтобы хотела умереть вместо Рейчел, просто прекрасно понимаю, что ушла та сестра, которая была лучше.

Рейчел вышла на сцену, и публика сразу же затихла. Сестра была такой красивой, высокой и стройной. Красное платье, за которое, как я знала, мама и папа выложили целое состояние, подчеркивало ее рост и изящество. Ей было всего лишь четырнадцать, но на сцене она вполне могла сойти за двадцатилетнюю.

Мама взволнованно сжала мою руку, и я повернулась, чтобы улыбнуться ей. Забыв обо всем, она смотрела на Рейчел, мамины губы забавно сморщились, как будто она пыталась скрыть широкую улыбку, глаза блестели от слез счастья. Папа обернулся взглянуть на нее, но вместо этого посмотрел на меня. И мы улыбались друг другу, глядя на маму — оба с гордостью.

Рейчел села за фортепиано, поправила юбку так, что та изящно заструилась по ее ногам, и начала играть. Она играла сонату Моцарта — ту самую мелодию, которая была так хорошо мне знакома, я знала в ней каждый акцент, каждое фортиссимо. На сцене застенчивость Рейчел пропадала. На сцене она была величественной и спокойной, занятой музыкой настолько, что забывала о себе. Когда она играла, невозможно было представить, насколько она застенчива и неуверенна.

За время концерта, который длился около часа, мама ни разу не оторвала взгляда от Рейчел. Всякий