Розьер обвел любовным взглядом комнату.
– У вас очень хорошие вещи!
– Не спорю, но я их ненавижу.
– Не хотели бы вы от них избавиться? – спросил без промедления гость.
– Нет. Хорошо, когда есть что ненавидеть, можно дать выход дурным чувствам.
– Я свои вещи люблю, – сказал Розьер, все еще разгоряченный сделанными им только что открытиями. – Но я не для того пришел к вам, чтобы говорить о ваших или моих вещах. – Немного помолчав, он с большой нежностью произнес: – Мисс Озмонд дороже мне всех драгоценных bibelots[133] Европы.
Мадам Мерль широко открыла глаза.
– Вы пришли с тем, чтобы мне это сообщить?
– Я пришел просить у вас совета.
Она смотрела на него дружелюбно насупившись, поглаживая крупной белой рукой подбородок.
– Влюбленный мужчина в советах, как известно, не нуждается.
– Не скажите, он может попасть в затруднительное положение. С влюбленными мужчинами такое происходит сплошь и рядом. Я бывал влюблен, и по себе это знаю. Но я никогда не был так влюблен – никогда! Мне крайне важно знать, что вы думаете о моих шансах? Боюсь, в глазах мистера Озмонда я не слишком… не слишком ценное приобретение.
– Вы хотите, чтобы я вам посодействовала? – спросила, скрестив на груди свои великолепные руки и чуть вздернув левый уголок красиво очерченного рта, мадам Мерль.
– Если бы вы замолвили за меня словечко, я был бы бесконечно вам признателен. Мне не хотелось бы нарушать покой мисс Озмонд, пока я не буду уверен в согласии ее отца.
– Вы очень осмотрительны, это говорит в вашу пользу. Но вы довольно самонадеянно решили, что в
– Вы всегда были так добры ко мне, – сказал молодой человек, – оттого я к вам и пришел.
– Я всегда добра к тем, у кого хороший Людовик Четырнадцатый. В наше время это большая редкость, чего только за него не получишь.
Хоть мадам Мерль и вздернула левый уголок рта в знак того, что это шутка, Розьер смотрел на нее очень настороженно, даже опасливо.
– А я-то воображал, что нравлюсь вам сам по себе.
– Так оно и есть, но, с вашего разрешения, мы не будем вдаваться в подробности. Прошу простить меня, если мои слова звучат несколько покровительственно, – я нахожу, что вы милы и с головы до ног джентльмен. Но хочу напомнить вам, что не я решаю судьбу Пэнси Озмонд.
– Этого я и не предполагал. Но мне казалось, вы близки с ее семьей, и у меня явилась мысль, что вы можете на них повлиять.
Мадам Мерль задумалась.
– Кого вы называете ее семьей?
– Ее отца, естественно, и, простите, не знаю как перевести, ее belle-mere.[134]
– Мистер Озмонд, несомненно, ее отец, но жену его вряд ли можно назвать членом семьи Пэнси. Во всяком случае, замужество девочки не имеет к ней никакого отношения.
– Жаль, – вздохнув, сказал с подкупающим чистосердечием Розьер. – Думаю, миссис Озмонд отнеслась бы ко мне благосклонно.
– Очень может быть – особенно, если бы муж ее отнесся к вам неблагосклонно.
– Они так по-разному на все смотрят? – Он удивленно поднял брови.
– На все. Ни в чем не сходятся.
– Жаль, – сказал Розьер. – Мне очень жаль, что так все обстоит. Но это ее дело. Она очень привязана к Пэнси.
– Да, к Пэнси она очень привязана.
– И Пэнси ее очень любит. Она сказала мне, что любит ее совсем как родную мать.
– Значит, вы все же вели с бедной малюткой задушевные разговоры. Сообщили ли вы ей о своих намерениях?
– Упаси бог! – вскричал Розьер, воздевая свою облитую перчаткой руку. – Упаси бог! Сначала я должен знать, совпадают ли они с намерениями ее родных.
– Вы всегда так примерно ведете себя? У вас превосходные принципы, вы во всем следуете правилам хорошего тона.
– Вы, кажется, смеетесь надо мной, мадам Мерль, – пробормотал молодой человек, откидываясь на спинку кресла и разглаживая свои усики. – Этого я от вас не ожидал.
Она покачала головой с видом человека, который знает, что говорит.
– Вы ко мне несправедливы. По-моему, поведение ваше свидетельствует об отменном вкусе; вы подражаете лучшим образцам. Таково, по крайней мере, мое мнение.
