фактом, который изобличал бы в нем злодея, тем не менее меня не покидает чувство, что вы готовы совершить очень рискованный шаг.

– Брак всегда очень рискованный шаг; мистер Озмонд тоже рискует многим, не я одна.

– Это дело его! Если ему страшно, пусть он от вас отступится, и я возблагодарю судьбу.

Изабелла откинулась в кресле и, сложив руки, смотрела на своего кузена.

– Боюсь, что не понимаю вас, – холодно проговорила она наконец. – Не понимаю, что вы этим хотите сказать.

– Я думал, вы выйдете замуж за человека более значительного.

Тон ее, как я уже сказал, был холоден, но при этих словах краска бросилась ей в лицо и разлилась, как пламя.

– Для кого более значительного? Мне кажется, достаточно того, что муж значителен для своей жены.

В свою очередь покраснел и Ральф; положение его было чрезвычайно неловким. Внешне он тут же из него вышел: распрямился, подался вперед, оперся ладонями о колени. Он сидел, не поднимая глаз, с таким видом, будто о чем-то почтительно раздумывает.

– Сейчас я объясню вам, что я хотел сказать.

Ральф был взволнован, полон нетерпения; теперь, когда первое слово было уже произнесено, ему хотелось высказать все. Но хотелось сделать это как можно деликатнее. Изабелла подождала немного, потом заговорила очень свысока.

– Во всем, что заставляет нас ценить людей, мистер Озмонд заслуживает пальмы первенства. На свете, может быть, и есть натуры более благородные, но мне их видеть не довелось. Мистер Озмонд превосходит всех, кого я знаю; для меня он достаточно хорош, и достаточно умен, и достаточно интересен. То, чем он наделен, что он являет собой, неизмеримо важнее для меня, чем то, чего ему недостает.

– Какими пленительными красками я рисовал ваше будущее, – проговорил, не отзываясь на ее слова, Ральф, – как тешил себя, предназначая вам высокий удел. Он был так непохож на нынешний. Вы не должны были так легко и так быстро упасть.

– Высказали – «упасть»?

– Да, таков для меня смысл того, что произошло с вами. Мне казалось, вы летите высоко в небе. Парите в сияющей лазури над головами людей. Вдруг кто-то швырнул вверх увядший розан – снаряд, который не мог и не должен был достать вас, – и вы стремглав падаете на землю. Мне больно, – продолжал бесстрашно Ральф, – больно так, как если бы упал я сам.

Глаза его собеседницы смотрели на него с еще большим недоумением и обидой.

– Я совершенно не понимаю вас, – повторила она, – вы говорите, что тешили себя мыслями о моем заманчивом будущем, мне это непонятно. Смотрите, как бы я не вообразила, что вы тешитесь надо мной.

Ральф покачал головой.

– Этого я не боюсь; вы не можете усомниться в том, что я придумывал для вас самое блестящее будущее.

– Вы говорите «парить», «летать». Но я никогда еще не была на такой высоте, как сейчас. Что может быть выше для девушки, чем выйти замуж за… за человека, который ей по душе, – проговорила бедняжка Изабелла, впадая в сентенциозность.

Вот эту вашу душевную склонность к человеку, о котором мы толкуем, я и осмеливаюсь критиковать, моя дорогая кузина. Я бы сказал, что ваш муж должен быть натурой более яркой, независимой, крупной. – Помедлив немного, Ральф добавил: – Я не могу избавиться от чувства, что Озмонд в какой-то мере… ну, скажем, мелок.

Последнее слово он проговорил с запинкой, боясь, как бы она снова не вспыхнула. Но Изабелла приняла его на удивление спокойно; у нее был такой вид, будто она что-то обдумывает.

– Мелок? – в ее устах это прозвучало необыкновенно приподнято.

– Мне кажется, он ограничен, себялюбив. А как серьезно он к себе относится!

– Просто он глубоко себя уважает. Я не ставлю ему это в вину, – сказала Изабелла, – тем больше оснований думать, что он будет уважать и других.

Поверив ее рассудительному тону, Ральф почти успокоился.

– Да, но все ведь относительно, надо ощущать свою связь, свое соотношение со всем вокруг, с другими людьми. Не думаю, что мистер Озмонд на это способен.

– Мне главным образом приходится иметь дело с его отношением ко мне. Оно выше всяких похвал.

– Он образец хорошего вкуса, – продолжал Ральф, напряженно думая о том, как лучше всего определить зловещие черты Гилберта Озмонда, не впадая в резкость и не ставя тем самым под удар себя. Ральфу хотелось охарактеризовать его бесстрастно, как это сделал бы ученый. – Он судит, оценивает, одобряет, осуждает, руководствуясь исключительно своим вкусом.

– Тогда счастье, что у него такой безупречный вкус.

– Вкус у него и в самом деле безупречный, раз он выбрал себе в жены вас. Но доводилось ли вам наблюдать за подобными людьми, когда их вкус – действительно безупречный – бывает чем-нибудь задет?

– Надеюсь, я всегда смогу угодить своему мужу, и несчастье это меня минует.

При этих словах Ральфу кровь бросилась в голову.

– В вас говорит упрямство, это недостойно вас! Не для того вы предназначены, чтобы вас подобным