— Что ж, хочешь забросить сеть, изволь войти в воду. Наше положение в этом доме будет одинаковым, так что мы сможем обмениваться впечатлениями. А что вы думаете о моем муже? Странный вопрос, правда? Но дайте срок, и я не то еще у вас спрошу.

— Пожалуй, на более странные ответить будет легче, — сказал Ньюмен. — Задавайте, задавайте!

— Прекрасно выпутались! Сам старый граф де ла Рошфидель — вон он сидит — не смог бы лучше! Я им сказала, что с нашей помощью вы станете настоящим talon rouge.[91] Как-никак, а в мужчинах я разбираюсь. Кроме того, мы с вами в одном лагере: я ведь отъявленная демократка. По происхождению я vieille roche:[92] немалый отрезок истории Франции является историей моей семьи. Но вы-то о нас, конечно, и не слышали. Ce que c’est que la gloire.[93] Во всяком случае, наш род знатнее рода Беллегардов, но моя родословная меня ничуть не заботит! Я хочу жить в ногу со временем. Я революционерка, радикалка, дочь своего века! Уверена, что захожу дальше вас! Я люблю умных людей, к каким бы слоям общества они ни принадлежали, и ищу развлечений, где захочу. Я не в обиде на Империю, хотя сейчас весь мир на нее дуется! Конечно, мне надо высказывать свои симпатии осторожно. Но вместе мы возьмем реванш!

Мадам де Беллегард еще некоторое время распространялась в столь же привлекательном стиле и с большим воодушевлением, из чего можно было сделать вывод, что ей нечасто представляется случай излагать свои оригинальные взгляды на жизнь. Она выразила надежду, что, как бы ни сложились отношения Ньюмена с другими членами семьи, он никогда не будет ее бояться, ведь ее взгляды слишком отличны от общепринятых. Сильные личности — les gens forts — она убеждена — всегда поймут друг друга, если даже живут в разных странах. Ньюмен слушал младшую мадам де Беллегард внимательно, но хотя ее речи забавляли его, он испытывал некоторое раздражение. Он недоумевал, куда, черт возьми, клонит эта молодая дама, утверждая, что ему не придется ее бояться, почему она так настаивает на их равенстве? Если он понимает ее правильно, она глубоко заблуждается — что может быть общего между болтливой глупой женщиной и разумным мужчиной, одержимым далеко идущими устремлениями? Внезапно мадам де Беллегард замолчала, пристально всмотрелась в собеседника и погрозила ему веером.

— Я вижу, вы не верите тому, что я говорю, — сказала она. — Вы слишком осторожничаете. Значит, не хотите вступить в союз? Ни в оборонительный, ни в наступательный? Напрасно, я могла бы вам помочь.

Ньюмен поблагодарил, заверив ее, что не преминет обратиться к ней за помощью.

— Но прежде всего, — добавил он, — я должен помочь себе сам. — И направился к мадам де Сентре.

— Мы с мадам де ла Рошфидель как раз беседуем о вас, — сказала мадам де Сентре, когда он подошел к ней. — Ее крайне заинтересовало, что вы настоящий американец. Ее отец побывал в Америке в прошлом столетии, когда французские войска помогали вам выигрывать сражения, и поэтому ей всегда очень хотелось встретиться с американцем. Но до сегодняшнего вечера у нее не было случая. Она говорит, вы — первый американец, которого она видит воочию.

Голова престарелой мадам де ла Рошфидель напоминала череп, нижняя челюсть отвисла, из-за чего губы не могли сомкнуться, так что ее речь сводилась к эмоциональным, но совершенно неразборчивым гортанным выкликам. Она поднесла к глазам старинный лорнет в серебряной оправе с изысканной гравировкой и осмотрела Ньюмена с головы до ног. Потом что-то произнесла, но, хотя Ньюмен почтительно вслушивался, он не мог понять ни единого слова.

— Мадам де ла Рошфидель говорит, что, вероятно, уже видела американцев, только не отдавала себе в этом отчета, — пояснила мадам де Сентре.

Ньюмен подумал, что, судя по всему, мадам де ла Рошфидель частенько не отдает себе отчета в том, что видит. А старая леди снова принялась что-то изрекать и, как стало ясно из перевода, сделанного мадам де Сентре, выразила сожаление, что при прежних встречах с американцами не уясняла себе, кто они такие.

Тут к ним, ведя под руку старшую мадам де Беллегард, приблизился дряхлый джентльмен, тот самый, что беседовал с маркизой. Его супруга представила ему Ньюмена, объяснив, по-видимому, какого он примечательного происхождения. Месье де ла Рошфидель, несмотря на свой преклонный возраст, был розовый, пухлый, говорил очень отчетливо и выразительно, почти так же благозвучно, подумал Ньюмен, как месье Ниош. Узнав, кто такой Ньюмен, старик повернулся к нему с неподражаемой старомодной грацией.

— О, мне уже доводилось встречаться с американцами, и месье далеко не первый, — сказал он. — Первый человек, воистину заслуживающий внимания из всех, кого я знал, был именно американец.

— Вот как? — с интересом спросил Ньюмен.

— Да, я говорю о великом докторе Франклине, — сказал месье де ла Рошфидель. — Конечно, я был тогда очень молод. В нашем monde[94] его приняли очень хорошо.

— Но не лучше, чем мы принимаем мистера Ньюмена, — сказала мадам де Беллегард. — Прошу его предложить мне руку и проводить в соседнюю комнату. Более высокой чести я не удостоила бы и доктора Франклина.

Повинуясь просьбе мадам де Беллегард, Ньюмен обнаружил, что оба ее сына вернулись в гостиную. Он попытался прочесть по их лицам, какова была сцена, разыгравшаяся в курительной после его ухода, но маркиз был так же холодно величав, как всегда, не больше, но и не меньше, а Валентин целовал ручки дамам с обычным для него в таких случаях видом, будто от упоения ничего вокруг не замечает. Мадам де Беллегард обменялась взглядом со старшим сыном, и когда она входила в свой будуар, он уже оказался рядом с матерью. Сейчас в комнате никого не было, и она могла служить вполне удобным убежищем для приватного разговора. Мадам де Беллегард убрала руку из-под локтя Ньюмена и оперлась о руку сына. С минуту она постояла так, высоко держа голову и покусывая нижнюю губу маленького рта. Боюсь, Ньюмен не сумел воздать должное этой величественной картине, а между тем мадам де Беллегард, хотя время и превратило ее в усохшую старую даму, являла собой замечательный пример достоинства, которое было порождено долголетней привычкой пользоваться властью и опираться на твердыню удобных ей светских условностей.

— Сын по моей просьбе поговорил с вами, — сказала она, — вы знаете, что мы не будем чинить вам препятствий. Остальное — в ваших руках.

— Из того, что сказал мне месье де Беллегард, я не все понял, — ответил Ньюмен. — Но усвоил одно: вы предоставляете мне свободу действий. Очень вам признателен.

— Я хочу добавить кое-что, чего мой сын, наверное, не счел возможным сообщить вам, — заявила маркиза.

— Но чтобы совесть моя была спокойна, я должна сказать следующее: мы делаем для вас снисхождение. Оказываем вам большую честь.

— О, ваш сын достаточно ясно объяснил мне это. Не правда ли, маркиз?

— Не столь ясно, как объясняет моя мать, — ответил маркиз.

— Могу только повторить: я очень вам признателен.

— Полагаю нужным предупредить вас также, — продолжала мадам де Беллегард, — что я очень горда и привыкла высоко носить голову. Быть может, это нехорошо, но я слишком стара, чтобы менять свои привычки. Во всяком случае, я знаю за собой такие свойства и не притворяюсь, что я другая. Не тешьте себя надеждой, что моя дочь не столь горда. Она тоже горда, только по-своему. Вам придется с этим считаться. Даже Валентин горд, стоит только затронуть подобающую или, вернее, неподобающую струну. А уж то, что Урбан горд, вы и сами видите. Иногда мне кажется, что он слишком горд, но я не хочу, чтобы он менялся, он лучший из моих детей, он предан своей старой матери. Словом, я сказала довольно — вы поняли, что все мы — люди гордые. Вам следует знать семью, с которой вам предстоит иметь дело.

— Ну что ж, — ответил Ньюмен, — в свою очередь могу сказать, что я не гордец и поэтому обижаться на вас не буду. Но вы говорите так, словно намерены чинить мне неприятности.

— Я ничуть не радуюсь тому, что моя дочь выходит за вас замуж, и не стану прикидываться, будто радуюсь. Вы не в обиде на это? Тем лучше.

— Если вы будете твердо придерживаться уговора, нам не придется ссориться, — сказал Ньюмен. — Предоставьте мне свободу действий и не отговаривайте ее — вот все, о чем я прошу. Намерения у меня