Сегодня утром получил от Поля из МО данные их последнего опроса – 73 % высказались против обязательного военного призыва. Странно, ведь наш партийный опрос показал, что 64 % населения за него! И как это прикажете понимать?

А ближе к полудню принесли стенограмму того самого заседания комитета Кабинета.

Перечитал эту стенограмму несколько раз подряд. Похоже, комитет Кабинета не хочет, чтобы в своем телеобращении к народу я даже упоминал о «великом почине».

У меня нет ни малейшего намерения отказываться от моего «великого почина», но, судя по всему, за него предстоит драться. И еще как драться!

Я немедленно проинформировал Бернарда, что для своего телеобращения предпочитаю светлый костюм, современную обстановку, экстремально-желтые обои, несколько абстрактных картин на стенах и, само собой разумеется, Стравинского.

Первым, кто пришел ко мне в кабинет сегодня утром, была Дороти Уэйнрайт, мой главный политический советник. Весьма привлекательная блондинка лет сорока, стройная, элегантная, деловитая и на редкость прагматичная.

Хотя я говорю «мой» главный политический советник, это вряд ли соответствует действительности, поскольку она занимала этот пост при моем предшественнике, и мне не советовали ее менять. Но сэр Хамфри Эплби откровенно дал понять, что толку от нее мало. Ну нет, мне нужны, очень нужны люди, которые не зависят напрямую от секретаря Кабинета. Однако с тех пор, как я предложил ей остаться, ее нигде не было видно. Каково же было мое удивление, когда я увидел ее сегодня утром, причем вызвано оно было не столько тем, что она вошла в мой кабинет без стука и приглашения, сколько обращением к премьер-министру, то есть ко мне.

– Послушайте, Джим, если я не нужна вам как политический советник, лучше так и скажите, – свойственным ей отрывистым тоном вместо приветствия отчеканила она.

Поразительно! А зачем же тогда я предложил ей остаться? Ведь она была по сути единственной, которой удалось удержать моего предшественника от утраты контакта с реальным миром. Неужели у нее сложилось ложное впечатление, что ее собираются лишить персонального кабинета и отправить на «чердак».

– Мой кабинет всегда находился рядом с вашим, разве не так? Это что, риторический вопрос, или он требует ответа?

– Да, – на всякий случай осторожно ответил я.

– Значит, это вы распорядились перевести меня на «чердак» в другое крыло здания: три этажа выше, вдоль по коридору, две ступеньки вниз, за угол, четвертая дверь справа? Рядом с фотокопировальной лабораторией!

Для меня это новость. А кстати, где она пропадала?

– Вообще-то мне казалось, что вы в отпуске или что-то в этом роде. – Честно говоря, я был настолько занят все это время, что даже не заметил ее отсутствия. (Что вряд ли следует считать причинно связанным. – Ред.)

– Может и была, – резко ответила она. – Но когда через неделю вернулась, то увидела, что мой кабинет превратили в приемную для членов Кабинета, министров и прочих визитеров, а все мои вещи были перенесены туда, на «чердак». Хамфри сказал, что это было сделано по вашему прямому распоряжению. Ну и как прикажете все это понимать?

Как это понимать? Неужели я на самом деле давал такое распоряжение? Нет-нет, вряд ли. И тут я вспомнил. Да, давал! Не прямое, конечно, а, так сказать, в своем роде.

– Видите ли, Дороти, Хамфри действительно приносил мне на утверждение план, как он тогда сказал, более эффективного использования офисных помещений, ну и…

Она покачала головой. С явным осуждением.

– Неужели вы до сих пор не поняли, что госслужба вот уже три года пытается выгнать меня из этого кабинета. Любыми средствами!

Откуда мне знать?

– А почему?

– Потому что топографически этот кабинет занимает ключевое, стратегическое положение во всем нашем здании.

Я пожал плечами.