ему удастся обойтись без оскорблений, то кто знает, может и стоит попробовать?

Бернарду моя идея, похоже, не очень понравилась.

– Да, но он… Господин премьер-министр, он ведь ирландец! А они, как мне кажется, не совсем правильно воспринимают наши почести. Во всяком случае, в торфяных болотах, откуда он родом. Особенно рыцарство королевства Ее Величества.

В каком-то смысле он, может, и прав. Значит, остается всего один выбор: надо выбирать Джимми Янга.

– Да, но с ним тоже могут возникнуть проблемы, – слегка улыбнувшись, заметил Малькольм. – Рано или поздно он наверняка затащит вас в обсуждение проблем финансовой отчетности, ДТП, потребительской корзины, ну и тому подобной, с позволения сказать, «бытовухи».

Бернард с готовностью согласился.

– Джимми, конечно, ужасно обаятельный парень, но в политическом смысле выглядит, увы, легковесом. К тому же работает только на радио.

К этому времени мне уже полностью разонравилась сама идея с интервью, и я окончательно решил выступать прямо на камеру. Тогда, по крайней мере, ход событий буду определять я сам, а не все эти неудавшиеся депутаты или самоуверенные клоуны.

Малькольм предложил, чтобы мое выступление носило партийно-политический характер. Но это же нелепо! Это же чистейшая агитка! Причем на редкость занудная. Во всяком случае, на мой взгляд. Нет, это должно быть обращением премьер-министра к своему народу!

– Да, но в таком случае это будет правительственным выступлением, и тогда лидер оппозиции будет иметь право на немедленный ответ, – заметил Бернард.

Абсурд какой-то. Ответ на что? На то, что премьер-министр желает обратиться к своему народу?

Однако, по мнению моего главного личного секретаря, с конституционной точки зрения лидеру оппозиции такое право должно быть предоставлено. Я, нахмурившись, поинтересовался, на чьей он стороне.

– Ни на чьей. Я просто пытаюсь думать на два шага вперед, господин премьер-министр, – уклончиво ответил он. – Лидерам оппозиции всегда хочется иметь право на ответ…

Но у меня нет ни малейшего желания снова становиться лидером оппозиции. Во всяком случае, в ближайшем будущем. Однако определенный смысл в его словах, видимо, есть. Значит, придется уступить. Я сказал Бернарду, что мое выступление будет носить партийно-политический характер.

– Но вы же сами говорили, что это чистейшая агитка. Причем на редкость занудная.

Мне все это начинало несколько надоедать.

– Но ведь я, кажется, не говорил, что лично я буду на редкость занудливым, разве нет? – Последовало молчание. – А что, кстати, об этом думаете лично вы, Бернард? – Он снова ничего не ответил.

Тут в разговор вмешался Малькольм. Спросил, часто ли мне приходилось выступать в прямом эфире. Я отрицательно покачал головой. Тогда он предложил провести одну или даже две репетиции. Что ж, совсем неплохая идея!

Затем наш пресс-атташе задал мне последний вопрос:

– Господин премьер-министр, а о чем вы, собственно, собираетесь говорить в своем обращении?

На какой-то момент я, честно говоря, даже растерялся. Как это о чем? Обо мне, конечно! Он, надо отдать ему должное, сразу же уловил суть проблемы, но, тем не менее, предложил прояснить одну небольшую деталь: что именно я собираюсь сказать и какие именно политические цели должны стать приоритетными? Я терпеливо объяснил, что все будет как всегда: вместе пойдем вперед к лучшему будущему; вместе потуже затянем пояса; сплочение нации; будем вместе зализывать раны; ну и тому подобная партийно-политическая шелуха…

В принципе, его это вполне устроило, но он, тем не менее, настоятельно попросил меня уточнить, на чем я намерен поставить особенное ударение. Но я же точно выразился: в каком-то смысле потуже затянем пояса; в определенном смысле будем вместе зализывать раны… По-моему, яснее некуда.

А Малькольм продолжал давить на меня. Требовал, чтобы я сказал хоть что-нибудь по-настоящему новое. Честно говоря, о по-настоящему новом я никогда и не думал. Но затем до меня вдруг дошло: господи, это же просто уникальная возможность поведать нации о моем великом почине! Я тут же сказал нашему пресс-атташе, что передам ему текст своего выступления в должное время. А он в ответ сказал, что, как только я передам ему тот самый текст, он также в должное время найдет нужного продюсера для нашей телепередачи и организует должные репетиции. В принципе, все это выглядит вполне многообещающе. А почему бы и нет.

Сегодня трудная встреча с самого утра. С секретарем Кабинета. По его настоятельной просьбе. Причем как можно раньше. Поэтому не успел я войти в свой кабинет, как он тут же там появился. Очевидно, ждал меня у нижних ступеней лестницы.

– А, Хамфри, вы уже здесь? Доброе утро.

– Да. Полагаю, вы хотели бы обсудить ваше телеобращение.

Его неподдельный интерес к этому событию меня несколько озадачил.

– Неужели это так срочно? – удивился я.

– Совершенно не срочно, – возразил он. – Можно даже сказать, что не очень-то и важно.

Мне совсем не понравилось, что секретарь Кабинета называет мое первое телеобращение к народу «не очень-то и важным». Он, очевидно, заметил выражение моего лица, поскольку торопливо добавил, что имел в виду совсем другое: «конечно же, это ужасно важно, но никак не повод для кризиса или даже серьезного беспокойства».