том, чем было для Гете изучение философии Спинозы, Вольтера, Дидро, Аристотеля, Канта и Гегеля. Он не только не сможет превзойти таких наших западных современников, как Томас Манн или Ромэн Роллан, борющихся против наступления капиталистической, реакции, но и не поймет, как трудна их идейная борьба, в чем ее историческое содержание. Жизнь в социалистической стране, где марксизм является господствующей идеологией и творчески развивается, ставит в исключительно благоприятные условия советского писателя. Но для того, чтобы превзойти по идейной, эстетической культуре зарубежных собратьев, он должен этими условиями в полной мере воспользоваться. Однако не так уж часто ими пользуются сколько-нибудь удовлетворительно: в нашей литературе немного людей, обладающих высоко развитым мировоззрением.
По своей основной тенденции и способности к росту литература социалистического реализма представляет собой ценность, несравнимую с любой из литератур современных капиталистических стран. Она обладает общественными, идейными, художественно безграничными возможностями и поднимется до уровня, который сегодня еще трудно себе представить, в то время как зарубежные литературы даже там, где они не порабощены фашизмом, вынуждены, главным образом, спасать старые демократические ценности от внутреннего и внешнего давления деградирующего капитализма. Но мы сказали уже, что это потенциальное превосходство может быть реализовано только путем серьезной работы.
Разумеется, мы не считаем такой работой приобретение модного «мастерства», это не так уж трудно и достигнуто немалым числом писателей. Мы говорим об изменении самого типа писателя, о преодолении тех вредных пережитков, которые первоначально возникли из капиталистического «специализированного разделения, труда».
Из нашей литературы еще не исчезли поверхностность мысли, бедность переживаний, субъективистское отношение к вопросам художественной формы, слабая обработка непосредственного материала действительности. Все это весьма существенные идеологические и художественные симптомы, показывающие, что пороки «профессиональной литературы» еще далеко не полностью преодолены, а в некоторой части нашей литературной среды остались еще почти незатронутыми коммунистическим воспитанием.
Советские читатели любят свою литературу. Но не следует недооценивать их критического отношения к ее недостаткам, и чем больше сознательная часть рабочих, колхозников, новой интеллигенции освобождается от пережитков капитализма в сознании, тем решительнее предъявляет она писателям свои требования. Достаточно послушать голоса, все громче раздающиеся со страниц наших газет. Приведем один пример. «Литературная газета» провела анкету среди читателей, где главным вопросом было: кто их любимый герой в произведениях советской литературы. Среди других критических суждений мы читаем следующее:
«Откровенно говоря, есть любимые герои и нет их. Когда читаешь какое-либо произведение советской литературы, ты сопутствуешь герою. Кончил читать, и герой испарился. Не оставил у тебя следа. Я думаю, все это происходит от того, что сами авторы, когда работают над своими произведениями, не любят своего героя, вымышляют его. И потому он у читателя не оставляет следа».
Характерно, что читатель, написавший этот отзыв, положительно оценивает Павла Корчагина; этого героя Н. Островского упоминают в ответах на анкету чаще всего. Это не случайность. У Островского во всех вопросах жизни и мировоззрения проявляется настоящая страсть; у него есть глубокое стремление понять все силы, движущие нашу действительность и управляющие судьбами отдельных людей. В этом смысле его роман противоположен произведениям многих наших современников, произведениям схематичным, равнодушным и искусственным.
Литература, имеющая читателей, которые с такой проницательностью разбираются в ее действительных недостатках и так хотят помочь ее дальнейшему росту, должна преодолеть то, что связывает еще ее развитие, и сумеет это сделать.
Но серьезную опасность представляет то направление мысли, которое старается представить существующие пороки и несовершенства в приукрашенном виде, а такие попытки есть. Они были и в дискуссии о задачах критики, где целый ряд пережитков «узкой специализации» проявился с большой очевидностью. Еще не изжит разрыв между эстетикой, историей литературы и критикой. Немалое число критиков сходится во мнениях с теми писателями, которые пренебрежительно относятся к теории и истории. Хуже всего, что такие критики «теоретически» обосновывают поверхностность и стараются поднять беспринципность критики на принципиальную высоту. Вместо того чтобы предостерегать художника от вольного или невольного подражания буржуазией декадентской литературе, они награждают званием «совершенно нового», «социалистического» искусства произведения, носящие на себе печать той буржуазной идеологии, которую «в принципе» отвергают. Этим они поддерживают самодовольство тех писателей, которые мало склонны к серьёзному умственному труду и задерживают идейное развитие литературы.
Тов. Ермилов — один из самых ярких представителей этого типа критики. Он отвергает самостоятельную идеологическую работу художника, называя ее рационализмом, отрывает, по образцу декадентских философов, чувство от разума, предоставляя последнему исключительно науку, а искусству разрешая изображать только то, что уже известно благодаря науке. Так строится система, которая может показаться теоретически неискушенному читателю весьма «художественной». У нас нет возможности разобрать ее здесь детально. Мы только сопоставим здесь с определением, которое дал задачам искусства т. Ермилов, оригинальный источник его взглядов, чтобы показать читателю, откуда исходит и куда приводит теоретическая беспринципность.
«Искусство воспроизводит всю неповторимость, все своеобразие данной отдельной личности, данных своеобразных обстоятельств, со всей их особой сложностью, со всем тем, что «слепила» жизнь в этом отдельном случае, в это время, в этом месте». (В. Ермилов. «Литгазета» № 69/776, 1938 г.)
«Искусство всегда имеет предметом индивидуальное. То, что художник изображает на полотне, он видел в определенном месте, в определенный день, в определенный час в красках, которые никто больше не увидит. То что поет поэт, это состояние его души и только его, единственного, который больше никогда не будет существовать. То, что показывает нам драматург, это движение его души, свободное плетение чувства и событий, короче — нечто, что однажды существовало, чтобы никогда больше не появиться». (Бергсон. «Смех»)
Понятно, почему такая точка зрения может быть популярной в определенных литературных кругах. Она позволяет считать излишней трудную работу писателя над самим собой, над преодолением старых предрассудков. Но также понятно и то, что метафизическое противопоставление чувства и разума и мысль о том, что «новое» в литературе может заключаться только в оригинальной чувствительности или «мастерстве», способна только задержать движение нашей литературы. Недаром такое же разделение, в форме абстрактного рационализма и мистического иррационализма, является основой всех декадентских философий искусства.
Вот почему художники и критики, стоящие на точке зрения, близкой к Ермилову, нервничают, как только зайдет речь о критике декадентской литературы. Они используют тот несомненный факт, что распад буржуазной литературы не был фатально-равномерным движением, а происходил неравномерно и противоречиво, что в истории литературы есть писатели, жизнь и творчество которых исполнены борьбы между здоровыми реалистическими и декадентски-упадочными тенденциями, чтобы отрицать самое существование декаданса и опасность его влияния на нашу литературу.
Возможны ли при таком положении «нормальные» взаимоотношения между художниками и критиками?
Топ. Фадеев в заключительном слове на упомянутой дискуссии о критике призывал к взаимному уважению и миру. Приведенный им пример (полемика между Гурвичем и Усиевич) был бы убедительным, если бы он был типичным. Но оба эти критика, как ни мало они похожи друг на друга, представляют собой сравнительно-редкий случай: оба они стараются вскрывать пороки нашей литературы; оба они выступают против тех произведений, которые стоят на низком интеллектуально-нравственном и общественно- человеческом уровне. Но немало критиков и художников относятся еще к такой деятельности враждебно или равнодушно. Они видят в критике подсобное средство для лучшего распространения книг или, в лучшем случае, видят в критиках консультантов по части технических деталей. Такие критики существуют, это
