национал-«социалистам».
Характерной внешней особенностью идеологии фашистских и полуфашистских групп является их стремление к «синтезу» обоих течений реакционной литературной теории довоенного периода, о которых мы уже говорили выше: к соединению Бартельса со Стефаном Георге, запахов провинциального хлева и берлинских духов, к «синтезу» отсталости и упадка.
По рождению и воспитанию эта часть идеологов мелкой буржуазии принадлежит к тем слоям, с которыми было связано идеализированное Бартельсом провинциальное отсталое «искусство родины». Потеря ими в результате войны и послевоенного кризиса прежней социальной почвы приводит их в соприкосновение с господствующими направлениями литературного развития больших городов, с экспрессионизмом, с «новой предметностью» и др. Стремление к этому «синтезу» отражает состояние социального пессимизма, отчаяния, свойственного представителям этих слоев.
Период общего кризиса капитализма характеризуется ростом недовольства мелкобуржуазных масс эксплуатацией и угнетением их монополистическим капиталом. В период экономического кризиса ограбление масс крупным капиталом проявилось в особенно отвратительных и беспощадных формах. Фашизм спекулирует на этом возмущении. Он развивает безграничную национальную и социальную демагогию для уловления масс. Фашизм умело использует возмущение масс мелкой буржуазии крупным капиталом и факт национального унижения Германии Версалем. Товарищ Димитров говорит в своей речи на VII конгрессе Коминтерна:
«Фашизму удается привлечь массы потому, что он демагогически апеллирует к их особенно наболевшим нуждам и запросам. Фашизм не только разжигает глубоко вкоренившиеся в массы предрассудки, но он играет и на лучших чувствах масс, на их чувстве справедливости и иногда даже на их революционных традициях»16.
Мелкобуржуазные массы не в состоянии самостоятельно, без руководства и помощи пролетариата, разобраться в истинных причинах своих страданий и в подлинных основаниях своего возмущения и разглядеть своих действительных врагов. Найти самостоятельно выход из капиталистического рабства мелкая буржуазия и ее идеологи не в состоянии.
Эрнст Юнгер в своем автобиографическом романе являет собой пример шатаний мелкобуржуазного интеллигента. Он отвергает литературу довоенного периода. «Но что нам предлагалось в те годы, когда наша душа испытала первое чувство голода, удовлетворение которого дает содержание всей дальнейшей жизни… Кто указал нам тот великий маршрут, по которому мы должны были пойти? Разве немецкое искусство нашего времени выполнило свой долг перед нами?»17. Повсюду господствовал разум, он господствовал и в искусстве. Но это был тот разум, «который при этом никогда не направлялся на целое». Юнгер прославляет посредственного поэта «искусства родины» Германа Ленса. О его образах Юнгер говорит: «Все глубже, все мечтательнее, мы погружаемся в сказки жизни. Мы понимаем, что с нами происходит, как будто мы обрели камень мудрости». Юнгер прославляет настроение деревенской идиллии. Одновременно он резко отвергает всякий реализм. В «Крестьянах» Бальзака он видит «животную и отталкивающую картину». Точно так же отвергает он натурализм, добавляя: «Единственное извинение для времени Золя заключается в том, что тогда жил также Гюисманс». Мы видим здесь новый «синтез»: ограниченного, провинциального и реакционного «художника родины» Ленса и рафинированного, кокетничающего католицизмом декадента большого города Гюисманса. Подобный же эклектизм, хотя и менее рельефно выраженный, мы находила и у других писателей этого направления.
Это эклектическое соединение двух реакционных направлений литературы является попыткой части деклассированной мелкобуржуазной интеллигенции разделаться с проблемами загнивающего буржуазного общества. В основе этого стремления субъективно лежит отрицание современной культуры капитализма. Но это субъективное отрицание остается целиком в рамках буржуазной идеологии. В области литературной теории этот мнимый радикализм выступает в виде так называемого «разрыва с прошлым». Эти люди воображают, что они уже преодолели капиталистическую идеологию, если выступили со своими фразами за ликвидацию литературного наследия прошлого. Декларируя разрыв с «традиционными» литературными формами, они прокламируют в качестве новой формы, в качестве будто бы уже небуржуазного способа выражения псевдореалистический творческий метод эпохи относительной стабилизации капитализма — «новую предметность».
Эта идеология широко распространена среди «взбесившихся» мелкобуржуазных литераторов как левых, так и правых (она характернее всего выражена в книге Бернгарда фон Брентано «Капитализм и художественная литература»). Юнгер, который в политическом отношении стоит близко к Шаувекеру18, перенимает у экспрессионизма эту теорию «новой предметности» и ликвидации старых форм. Он пишет: «Роман», «комедия», «новелла» — эти твердые формы поэтического творчества — должны быть в настоящее время ликвидированы… Письмо, диалог, дневник, собственное переживание в концентрированной форме, сообщение, доклад — во всей этой совокупности получает свое разрешение калейдоскоп нашей жизни… Другими словами, отныне роман не может обладать никакой твердой формой, он не может носить характера крепко слаженного, последовательно развиваемого рассказа».
Этот литературный бунт отдельных мелкобуржуазных писателей используется фашизмом, подчиняющим их своему влиянию. Конечно в период относительной стабилизации, до наступления мирового экономического кризиса, большая часть мелкобуржуазной интеллигенции была, как и другие мелкобуржуазные слои, охвачена иллюзиями и надеждами о возможности улучшения положения страны в рамках Веймарской республики. Эти надежды подогревались стабилизацией марки, улучшением положения германской промышленности, притоком американских кредитов. С началом мирового экономического кризиса эти иллюзии быстро рассеялись. Начало экономического кризиса характеризуется быстрым ростом массового влияния национал-«социализма» среди мелкой буржуазии. Но и в период расцвета иллюзий насчет того, что помощь американского дядюшки улучшит положение Германии, часть мелкобуржуазной интеллигенции начинает тяготеть к фашизму. В области литературы это и находит свое специфическое выражение в распространении псевдореалистических форм под флагом борьбы с традиционными буржуазными литературными формами. Фашизм тянет литературу дальше, в сторону мифологического псевдореализма и антиреализма, прославления реакции и варварства, сознательного или бессознательного маскирования реакции и варварства мифом «национальной революции», «Всякий предчувствует, — писал Шауверкер, — но никто не знает. Всякое знание обманывает, всякое предчувствие гарантирует» 19.
В процессе фашизации литературной теории особую роль играют те мнимо радикальные принципы, которые были выдвинуты буржуазным искусством в период его разложения.
Послушаем например, как Ганс Иост, прежний экспрессионист, а в первый период Гитлера главный директор берлинского государственного театра, обосновывает теорию «радикально новой» драмы. Назначение этой новой драмы Иост видит в том, чтобы устранить старую созерцательную драму и обосновать драму «революционной активности». Прежняя драма — при этом Иост всегда имеет в виду реалистическую драму — была «независима от переживания общности зрителей, или, как я предпочел бы сказать, «созрителей…». «Минна фон Баргельм», «Эгмонт», «Коварство и любовь», «Возчик Геншель» — здесь в реторте театра зрители видят правильно развивающиеся до конца процессы жизни. Сказав «да» после первой сцены, они должны как люда, наделенные логикой, как характеры следовать за всем развитием драмы… Театр прошлого столетия, начиная с Лессинга, был построен на плоской основе рационализма. Театр возбуждает, театр дает вариации к жизненной действительности… Во всяком случае последние слова событий на сцене театра служили последними камнями совершенно законченной, во всем отделанной постройки. Я же выдвигаю требование, чтобы последний акт грядущей драмы разыгрывался не реалистически, не субстанционально, не прямолинейно, я вижу драму, которая несет в себе силу, душевную и духовную, способную так овладевать всеми участвующими лицами, чтобы для зрителя конец драмы не был концом, чтобы эта драма начинала в нем действовать подобно эликсиру. Чтобы на его переживание упала тень от встречи с чем-то метафизическим, которое настойчиво обращается к его личности, требует от него оправдания и не дает ему покоя, пока он не достиг, не нашел разрешения этой встречи и своего освобождения»20 (подчеркнуто мною. — Г. Л.). Таким образом Иост борется против всей реалистической драмы прошлого, борется за драму, которая требует от зрителей не «одобрения», а «активного участия», которая радикально ликвидирует «буржуазное наслаждение искусством». Существенным содержанием этой «новой» драмы являются смирение и набожность. Окончательное действие новой драмы заключается, по Иосту, в следующем: «Знание вокруг человеческой игры и отклика на нее умолкает, а заговаривает
