— Видно, по ночам много думаешь.
Я хмыкнул и посмотрел на потолок
— Я прекратил этим заниматься
— Как?
— Становится хреново — начинаю уборку. Включаю пылесос, мою окна, протираю стаканы, двигаю стол, глажу рубашки, сушу подушки.
— А-а.
— А в одиннадцать выпиваю и ложусь спать. Только и всего. А когда по утрам обуваюсь, уже не помню почти ничего. Напрочь.
— А-а-а.
— В три часа ночи людям приходят в голову разные мысли.
— Пожалуй.
— В три часа ночи даже звери — и те думают о разных вещах, — сказал он, как бы что-то вспомнив. — Ты ходил в три часа ночи в зоопарк?
— Нет, — рассеянно ответил я. — Нет... конечно.
— А я один раз ходил. Упросил один знакомый. Вообще-то это нельзя.
— А-а.
— Странно это. Толком не объяснишь — как будто беззвучно расступается земля, и оттуда выползает нечто. И вот, это невидимое нечто, выбравшись под покровом ночи на поверхность, начинает беспредельничать. Как замерзший сгусток воздуха. Простому глазу не виден. Но животные-то
— Нет, — ответил я.
— Но больше идти не хочется. В ночной зоопарк.
— Уж лучше тайфун, да?
— Точно, — сказал он. — Тайфун — лучше.
Зазвонил телефон.
По обыкновению долгий клеточно-неделимый звонок от его клеточно-делимой подруги.
Устав его слушать, я включил телевизор. На 27-дюймовом экране цветного телевизора каналы меняются беззвучно от легкого прикосновения к кнопкам пульта. Плюс к этому шесть динамиков, благодаря которым создается ощущение, будто сидишь в старом кинотеатре.
Промотав все каналы по два раза, я решил посмотреть программу новостей. Пограничный конфликт, пожар в здании, плавание курса валют. Ввели ограничения на импорт автомобилей, проводился турнир пловцов-моржей, семейное самоубийство. Все эти события, казалось, где-то хоть как-то между собой связаны, будто на памятной фотографии об окончании средней школы.
— Что интересного в новостях? — спросил он, вернувшись.
— Все так себе, — сказал я. — Уже не помню, когда включал в последний раз.
— У телевизора есть одно прекрасное свойство, — подумав, произнес он. — Его всегда можно выключить.
— Лучше уж тогда не включать вовсе.
— Брось! — радостно засмеялся он. — Я и так человек добрый.
— Похоже на то.
— Ну что, хватит? — спросил он и нажал кнопку. Экран мгновенно погас. В комнате повисла тишина. За окном в зданиях зажигались огоньки.
Еще минут пять мы молча пили виски. Опять раздался звонок. На этот раз он сделал вид, что не заметил. А когда телефон наконец умолк, он, словно вспомнив, опять включил телевизор. Моментально вернулось изображение: комментатор, скользя указкой по графику за спиной, продолжал говорить об изменениях цен на нефть.
— Он даже не заметил, что мы на пять минут выключали телевизор.
— Ну, это...
— Почему?
Думать было лень. Я покачал головой.
— В момент, когда погас экран, чье-то существо свелось к нулю. Наше или его.
— Есть и другая мысль.
— И это правильно. Есть целый миллион разных мыслей. В Индии растут пальмы, в Венесуэле политических преступников сбрасывают с вертолета.
— Ну так.
— Не хочется судить о людях, — сказал он. — Но в мире есть смерти без похорон. Есть смерти без запаха.
Я молча кивнул. Затем потрогал пальцами зеленые листья молочая.
— Уже Рождество.
— А у меня есть шампанское, — серьезно сказал он. — Привезли из Франции. Дорогое. Будешь?
— Для какой-нибудь девушки?
Он достал охлажденную бутылку, два чистых фужера и поставил на стол.
— Разве не знаешь? — сказал он. — У шампанского нет назначения. Есть только
— Вот как?
Мы открыли бутылку.
И продолжили разговор о парижском зоопарке и его обитателях.
В конце года устроили вечеринку. В новогоднюю ночь арендовали небольшой бар на Роппонги. Играло неплохое фортепьянное трио, подавали вкусную еду и выпивку. Знакомых почти не было, напряга тоже, поэтому можно было рассеянно сидеть в укромном уголке.
Конечно, меня кому-то представили. Рад познакомиться. Да, так. Вполне. Да, что-то в этом духе. Хорошо, если все получится, и т.д., и т.п. Я, весело улыбаясь, нашел повод отлучиться, и прихватив виски со льдом, вернулся в угол. Там я сидел и думал о странах Южной Америки и их столицах.
Однако в ту ночь ко мне подошла одна из тех, кому меня представляли.
— Я сама попросила, чтобы нас познакомили.
Она была не такой красавицей, чтобы привлекать взгляд, но очень приличной девушкой. Хорошо смотрелась в голубом шелковом платье не самого дешевого покроя. Года тридцать два. Могла бы при желании выглядеть моложе, но сама считала, что ей это не нужно. На пальцах три кольца, в уголках рта покоилась легкая, как летние сумерки, улыбка.
Я не знал, о чем заговорить, поэтому просто сидел напротив и улыбался в ответ.
— Вы так похожи на одного моего знакомого.
— Вот как? — удивился я.
Так я в студенчестве сам девчонок прибалтывал. Только не похоже, чтобы она пользовалась такими уловками.
— И лицом, и со спины, и выражением лица, и манерой речи — все на удивление совпадает. Я наблюдала за вами с тех пор, как вы сюда пришли.
— Интересно было бы с ним встретиться, раз уж мы так похожи, — ответил я. И эту фразу я где-то уже слышал.
— Правда?
— Да, немного даже страшно.
Ее улыбка на мгновенье стала глубже — и опять вернулась на место.
— Невозможно. Он умер лет пять назад. Было ему тогда, примерно как вам сейчас.
— Вот как?
— Я его убила.
Фортепьянное трио закончило отделение, удостоившись лишь редких аплодисментов.
— Вижу, разговор у вас складывается, — сказала подошедшая к нам хостесса.
