– Прости, кузиночка, что нарушила твой сон, – сказала Мариза очень тихо.

– Не имеет значения, я часто просыпаюсь по ночам и не сплю часами, – Давай лучше я расчешу, – сказала она, отнимая у Маризы гребень, – ты не расчесываешь, а прямо раздираешь их, надо тихонько. – У тебя был разговор с мужем о том, что произошло вчера? – спросила она осторожно.

– Да, в какой-то степени об этом… – отозвалась Мариза, наслаждаясь нежными прикосновениями гребешка и рук Брайенны, которые брали одну за другой шелковистые пряди.

– Ты не хочешь мне довериться? – настаивала Брайенна. Она почувствовала, как напряглись плечи кузины под распущенными каштановыми волосами. Щеки Маризы вспыхнули румянцем.

– Если бы я могла… – вздохнула она. – Но лучше мне не только не рассказывать об этом, но даже и не думать…, Брайенна помедлила, прежде чем задать еще один вопрос:

– Муж… не причинил тебе боли?.. – Брайенна не могла поверить, чтобы человек, который так отважно рисковал жизнью ради своей жены, мог обидеть ее, но ведь Мариза вернулась в слезах!

Мариза молчала. Конечно, муж нанес ей обиду, хотя кузина, конечно, не могла догадаться какую. Мариза вспомнила, как она возвращалась ночью из спальни Кэма, как болели ее груди, как горел в ее чреве какой-то огненный клубок. Ее гордость была оскорблена, ее вера в себя поколеблена. Она отзывалась на его ласки, вела себя в его постели как портовая шлюха, ублажающая пьяных матросов. Она извивалась от унижения, ей хотелось сорвать скомканную сильными пальцами Кэма ночную сорочку. Вот ведь как случилось, что в ней проснулась горячая кровь Фицджеральдов – и чем это окончилось!

Мариза собралась с духом и спокойно посмотрела на кузину.

– Нет, нет, – ответила она Брайенне.

– Правда? Ты уверена?

Мариза кивнула.

Проклятье нашей семейной гордости, которая не дает нам признаться друг другу в своей беде, облегчить душу! – думала Брайенна. И ей, Брайенне, эта гордость помешала после брачной ночи понять, что надо покинуть дом мужа, что их жизнь никогда не наладится. А если бы она так поступила, то не было бы худших последствий.

Вошла Чарити, неся кувшин с густыми сливками, и другая служанка с подносом, на котором стояли две тарелки овсяной каши и нарезанные ломти теплого ржаного хлеба на тарелке.

Мариза внезапно почувствовала, что голодна, подлила сливок в кашу и начала есть. Служанка ушла, они остались втроем, и Чарити спросила:

– Уложить вам волосы, миледи?

– Да, Чарити, просто заплети в косу, сегодня я хочу поехать верхом, а не в карете.

– Разумно ли это? – забеспокоилась Брайенна. Мариза только пожала плечами. Чарити начала заплетать ей косу, а она, доедая кашу и отламывая кусочки хлеба, отдалась своим мыслям. «Почему бандит назвал имя Бьюкенена? – думала Мариза. – Очевидно, его хотят убить, но за что? Наверное, это связано с его службой Карлу Стюарту в недавние годы… Может быть, когда они будут гостить у бабушки, она наберется смелости и спросит его…»

– Я думаю, – сказала она, – что надо отправить гонца к бабушке. Пусть она пошлет сюда вооруженную охрану. Здесь им дадут свежих лошадей, и они проводят нас до имения.

– Да, после того, что случилось, даже чрезмерная осторожность не помешает, – согласилась Брайенна.

Мариза уже доела свою кашу и водила ложкой по пустой тарелке.

– Да, я сделала ошибку, не взяв охрану из Лондона, – заявила она Брайенне. – Но я этой ошибки не повторю.

Кэм, сидя на Ромуле, смотрел, как Мариза шепчет что-то Брайенне, которая кивнула ей и села в карету. Мариза подошла ко второму белоснежному жеребцу, Рэму; грум помог ей сесть на лошадь. Кэм одобрил поступок жены, – вооруженная охрана из имения бабушки Маризы уже прибыла, и Кэм поручил ее начальнику держаться рядом с Маризой. Когда молодой человек не старше тридцати подъехал к графине, Кэм заметил, что он совсем смутился. Кэм мог понять, отчего. В самом деле, Мариза была сегодня ослепительна. Ее каштановые волосы сияли на солнце теплым золотистым блеском. Когда она приходила к Кэму ночью, волосы ее были связаны сзади лентой; потом он распустил этот узел шелковистых волос и они рассыпались по его подушке. А ленту Кэм нашел утром в своей постели, и сейчас она была спрятана у него на груди под рубашкой. Прикосновение ленты напоминало ему об этой ночи, об их объятиях. Он искоса бросил взгляд, на Маризу. Она была тиха и даже показалась ему робкой, словно чем-то испуганной. Эта мысль едва не заставила его рассмеяться вслух. Мариза Фицджеральд, про которую можно было сказать: «каждый дюйм – королева», эта подлинная английская аристократка могла быть испугана – чем? Он знал – тем, что в его объятиях этой ночью она стала превращаться в женщину. Ее тело было для пресыщенного опытными сладострастницами Кэма словно глоток чистейшей воды из горного озера. И он знал, что она отвечала ему искренне, что в ней впервые пробуждалась страсть, поэтому Кэм едва удержался на самом краю искушения.

Иисус сладчайший… Как же, как же это с ним случилось? Брак по расчету, по велению короля не вызвал в его душе никаких чувств – только желание обладать красивой женщиной. Каким же образом похоть преобразилась в любовь, как смогла эта женщина полонить его сердце и душу? Но она была царица света, а он был князь тьмы. И потому он не мог любить ее, как ему хотелось бы, запрещал себе давать волю рождавшемуся в его душе чувству. Он сумеет совладать с самим собой.

Мариза была рада, когда прибыли всадники из имения ее бабушки, – она их всех знала с детства. Знала и бейлифа, Робина де Уорта, которому Кэм велел охранять ее лично. Она болтала с молодым человеком, незаметно поглядывая на своего мужа, сидящего на громадном белом жеребце. Он уловил ее взгляд, и она покраснела: его длинные губы изогнулись в насмешливой улыбке. Но Мариза покраснела не от обиды; ей показалось, что он пытается иронией прикрыть испытываемое им чувство одиночества, и она почувствовала жалость и сочувствие к этому гордому человеку.

Неужели ему неприятно, что его жена непринужденно беседует с молодым красавцем? Но ведь Робин де Уорт верный слуга и друг семьи, он – любящий муж, жена которого ждет четвертого ребенка. Сын Дорсетского священника, он не пошел по стопам отца, а стал экономом, потом главным управляющим хозяйством графа Деррана. Он превосходно управлял имением, здесь – управляющий имением был молод, красив, семья его жила в достатке. Этот человек был счастлив, а счастлива ли она, Мариза?

– Готовы ли вы ехать, миледи? – спросил ее Робин.

– Да! – ответила Мариза. – Отправляемся немедленно! Я хочу сегодня же увидеть свою бабушку и спать эту ночь в своей постели. – Она тронула с места жеребца и спросила Уорта, который скакал рядом с ней: – А как бабушка себя чувствует?

– Старая графиня чувствует себя превосходно, – ответил спутник Маризы, называя ее бабушку, так, как ее звали арендаторы. – Она получила ваше письмо и с нетерпением ждет вас. Я слышал, она боролась за ваши права, словно львица, когда вы были в ссылке в Ирландии, – добавил он с улыбкой.

– О, – улыбнулась в ответ Мариза, – когда моя бабушка вступает в бой, она стоит десятка мужчин. Я очень люблю ее… – добавила Мариза, откидывая со своей щеки прядь волос, выбившуюся из косы.

– И она вас тоже, миледи, – серьезно сказал Робин.

Беседуя по дороге, Мариза и Робин немного опередили остальных; Кэм пришпорил своего жеребца и нагнал их.

День был теплый, и Мариза оставила свой плащ в карете, чтобы наслаждаться лаской солнечных лучей. Глядя на ее обнаженные плечи, Кэм хотел бы сам ласкать их, несясь с ней бок о бок верхом по холмам Шотландии, где он мог бы произнести на родном языке рвущиеся из его сердца слова: «О любовь моего сердца!»

Но ревность омрачила это сияющее видение: рядом с ней скакал не он, а молодой мужчина, лицо которого не было обезображено!

Кэм подумал о ее неожиданном подарке: поместье, которое, по-видимому, было так дорого ей. Столь щедрый дар ошеломил его. По правде говоря, и для самой Маризы пылкое движение собственного сердца было неожиданным, и она думала теперь, что ее бабушка, вдовствующая графиня Дерран, удивится этому поступку и, может быть, не одобрит его. Что ж, быть по сему, Мариза не раскаивалась в сделанном. фицхолл был ее личным владением, и она могла распоряжаться им.