когда это могло случиться и куда делся камень.

– А если она вспомнит, что он был, когда она входила в курган?

– Не вспомнит. – Торвард устало потер правую щеку, где под бородой прятался знаменитый шрам, не пожелавший покинуть хозяина. – Давай, бегом! Светает, видишь!

– А может, ты со мной?! – Сэла с мольбой схватила его за руку. – Может, она сумеет провести нас двоих…

– Нет, – Торвард перебил ее и отнял руку. – Я не пойду.

– Но почему?

– Потому что… Я выбрал ее, теперь она выбрала меня – нам судьба быть вместе, может, теперь она это поймет. И без камня все будет иначе. Она станет собой. Все теперь изменится.

– Но не к лучшему! Не к лучшему оттого, что она станет собой! Ты ее не знаешь!

– Да. Ну, теперь узнаю.

– Что она с тобой сделает!

– Посмотрим! У меня-то нет амулета, охраняющего мою силу! Я сам себе амулет! И посмотрим, кто теперь кого будет иметь!

Сэла отступила: в этих словах тоже был Торвард, унаследовавший от мамочки несокрушимое упрямство. Его слишком глубоко задело все это, и он должен был непременно узнать, превратилось ли в красавицу чудовище, с которым он провел ночь. И он даже соглашался ждать этого превращения дольше одной ночи – все-таки жизнь не сказание. Без «глаза богини Бат» Эрхина осталась наедине с собой, и теперь ее подлинная сущность должна будет обнаружиться. А Торвард, так тесно связанный с ней – отвергшей конунга и выбравшей раба, – хотел быть рядом, когда это произойдет.

– Иди! – Он подтолкнул Сэлу. – Быстрее. Не успеешь.

Она отступила, потом повернулась и бросилась бежать, как лань, торопясь обогнать лучи встающего солнца.

На краю опушки ей встретился Бран: при виде нее он вспыхнул и переменился в лице, бросился наперерез, точно хотел ее поймать, но Сэла увернулась и понеслась дальше, как от смертельной опасности. Он был как последний призрак Иного Мира, пытавшийся ее задержать, но она знала свой путь!

Вокруг становилось все светлее, и она летела по траве, судорожно сжимая в кулаке маленький черный камешек. Как далеко до моря! А пути назад теперь нет! Она должна успеть вовремя, чтобы все эти труды и жертвы не оказались напрасны. Разбитое сердце Торварда, гибель Гунн, раны отца и деда, ее собственное пленение… Она должна успеть! Быстрее, быстрее! Сердце бешено билось, грудь разрывалась, а ноги работали будто сами по себе и не обращали внимания на протесты всего остального.

Запыхавшись, Сэла выбежала к цепочке валунов, за которой днем расстилалось море. Сейчас там был лес. Не останавливаясь и даже не оглянувшись назад, на «настоящую» землю, Сэла пробралась между валунами и спрыгнула на песок. Она отчетливо слышала, как песок поскрипывает под ее ногами, а потом опять началась мягкая трава.

Чувствуя, что бежать теперь необязательно, Сэла быстрым шагом шла по тропинке через лес. Вокруг быстро светлело. Ночь кончалась, хотя солнце еще не было видно. Впереди показался широкий луг, вдали окаймленный новым лесом. Трава под ногами была мягкой и густой, но невысокой и идти не мешала; в траве пестрело множество цветов, и жалко было мять этот живой ковер. Кое-где попадались деревья – широкие, раскидистые яблони, похожие на дом, с корой и ветвями серебряного цвета. Листья на них были мелкие, чуть зеленоватые, с серебристым отливом, зато белые махровые цветы сияли ярко, как звезды. На ветвях яблонь сидели разноцветные птицы и тихо, протяжно перекликались звонкими и нежными голосами. Хотелось остановиться и послушать, но Сэла упорно боролась с искушением. Все вокруг призывало расслабиться, отбросить тревоги, впитывать в себя блаженство прекрасного мира, никуда не спеша и ни о чем не беспокоясь, но Сэла шла и шла вперед, сжав зубы, как будто вокруг смыкались ужасы и опасности. Ей вспоминалось сказание про королеву Рианнон и ее волшебных птиц: при звуках их пения живые засыпают, а мертвые начинают говорить. Сэла, будучи пока что живой, боялась заснуть на этом прекрасном лугу. «Здесь, на этой прекрасной равнине…» Ведь с первым лучом солнца эта земля обернется водой! Она идет над водой и почти что по воде, вся эта красота – обман, призрак…

«Постарайся уйти до рассвета как можно дальше, это важно!» Сэла шла и шла, лишь мельком оглядывая прекрасные деревья, по сверкающим разноцветным камням перепрыгивала через ручьи. Солнце еще не вставало, но каждая травинка и каждый камешек здесь испускали свой собственный свет – неяркий, мягкий и чарующий.

Все ручьи впадали в большую реку, от которой Сэла старалась не удаляться, – это была Дана, которая днем растворялась в море, а ночью снова обретала русла и берега. Струи ручьев несли крупные, сияющие перламутром жемчужины, но Сэле даже в голову не приходило попытаться поймать их: здесь, как во сне, тает все, что пытаешься взять в руки. Увидеть то, что принадлежит Иному Миру, могут многие. Но лишь один человек из тысяч может взять и унести что-то отсюда.

Ей встречались кони, мирные, свободные, то с голубой, то с красной шкурой, и все они с таким живым осмысленным любопытством смотрели на нее своими голубыми, зелеными, фиолетовыми глазами, словно ожидали только случая, чтобы заговорить с ней. Но Сэла кивала им и продолжала идти. У нее не было времени для разговоров.

Черный камень, зажатый в руке, по мере пути становился все тяжелее. Нити, протянутые между ним и Аблах-Брегом, натягивались все туже, но не рвались, а затрудняли ее движение вперед. Ведь она уже ушла с острова Туаль, она уже не принадлежала ему, и остров, лишенный своего истинного сердца, умирал где-то позади. Его страдание катилось вслед Сэле, и ощущение этого тяжкого глухого мучения так не шло к той чарующей красоте, которая ее окружала! Сэла с беспокойством ощущала увеличивающуюся тяжесть камня, и это тоже заставляло ее прибавлять шаг. Уйти как можно дальше было ее главной мыслью, главным стремлением. Мельком оглядывая сияющие серебром рощи, диковинные, огромные цветы под ногами, коней и птиц, она запрещала себя увлекаться. Известно, чем кончается неумеренное любование красотами иного мира.

Вдруг по траве побежали золотые полосы. Сэла в испуге оглянулась: над лугами вставало солнце. Его край выглядывал из-за рощи, и в свете его лучей роща сверкала так, что смотреть было невозможно. Сэла зажмурилась, но продолжала идти, снова ускоряя шаг. Она шла вслепую, чувствуя, как трава, по которой она ступает, делается все мягче и мягче, как постепенно она начинает покачиваться, приподниматься и проминаться под ногами.

Приоткрыв глаза, Сэла увидела то же самое, что видела ночью после Праздника Птиц: широкое пространство было залито золотистым солнечным светом, и по мере того как он таял, видения трав и деревьев бледнели, а из-под них проступало море. Зеленый цвет сменялся серо-голубым, сам переход был так красив, что Сэла залюбовалась, не переставая идти. Но вот зеленый цвет утонул и растаял.

Равнины не было. Реки тоже не было. Перед ней расстилалось море. Сэла не решалась оглянуться, понимая, что ушла далеко от берега и что это хорошо. Она старалась не думать о том, как ей удается идти по волнам. Каждый раз, когда она наступала, вода уплотнялась и держала ее, только слегка прогибалась. Но, уже отрывая ногу от поверхности, Сэла слышала хлюпанье жидкости и ощущала, как брызги летят на ее ноги и подол.

Перед ней вдруг встала Сольвейг – такая же невысокая, легкая, светловолосая, точно иномирное отражение ее самой. Сэле стало легче – и только теперь она ощутила, какой тяжестью лежало на ней изумление и подавляемый страх.

– Идем! Идем! – звала ее Сольвейг, маня за собой. – Теперь уже недолго.

Она протянула руку; Сэла не могла коснуться ее руки, но чувствовала, что эта рука поддерживает ее, и бежала по воде вслед за Сольвейг, которая прокладывала ей тропинку, неверную, упругую тропинку над волнами.

И вдруг впереди показался корабль. Раньше Сэла просто не догадывалась поглядеть туда и заметила его, только когда он был уже близко. Снека, не слишком большая, чем-то знакомая, шла на веслах прямо к ней. На переднем штевне Сэла мельком заметила раскрашенную конскую морду, и грива коня была искусно вырезана в виде струй, как бы стекающих в морские волны.

Поняв, что этот-то корабль и спасет ее по-настоящему, Сэла заторопилась. Хотя, казалось бы, она и так бежала изо всех сил, забыв обо всем на свете, кроме двух вещей – переставлять ноги и сжимать в кулаке