ему спящей тем священным сном, в который Один погрузил когда-то непокорную валькирию. Хельги долго рассматривал ее невысокую, хрупкую фигуру, пушистые темные волосы, раздуваемые ветром, коричневое платье с узором из ломаных белых линий. Удивительнее всего было ее лицо с закрытыми глазами. Хельги не смог бы сказать, красиво ли оно, о красоте как-то не думалось. Оно светилось изнутри особым тонким светом, дрожь внутреннего волнения пробегала по изящным чертам; стоя неподвижно, девушка переживала какие-то огромные душевные движения, закрытыми глазами видела целые миры и эпохи. Хельги не стал бы мешать духовным странствиям ясновидящей, но ему вдруг стало страшно за эту хрупкую девушку, которая уходит совсем одна и так далеко.
И вот теперь она стояла в трех шагах и с тревожным недоумением смотрела на него. Пожалуй, она была некрасива: лоб высок и широк, глаза огромны, подбородок мал и как бы утоплен… От лица остается словно бы только верхняя половина, а от верхней половины – одни глаза. Но что это за глаза! Как два темных солнца! Какая-то глубокая тайна жила в чертах этого странного лица, и казалось – только приглядись получше, пойми эту тайну, и сразу тебе станет ясна собственная судьба и все загадки девяти миров станут известны. Чем дольше Хельги смотрел, тем сильнее ему казалось, что он близко знал ее когда-то давно. Это лицо поражало, но не как новость, а как нечто близкое и важное. Он как будто встретил ту норну, что в ночь рождения приходила предрекать ему судьбу.
– Я не обижу тебя, – мягко заверил он девушку. – Я хотел попросить тебя о помощи. Мое имя – Хельги сын Хеймира.
Эйра кивнула, показывая, что это имя ей знакомо. Ей следовало догадаться… Они никогда не встречались, но она столько слышала о нем, что его облик и должен был показаться знакомым… Но он оказался совсем не таким, как она ждала! После гневных упреков Бергвида, после веселых, незначащих отзывов Альдоны Эйра ждала чего-то иного: холодности, надменности, а тут не нашлось ничего похожего. Встретив взгляд Хельги, Эйра уже не могла отвести его: ее приковали к себе эти глаза, серые, умные, с мягким, немного задумчивым и понимающим взглядом. Эти глаза умеют видеть очень, очень далеко. Такой взгляд сразу вызывает доверие и привязанность, но Эйра все никак не могла унять волнение и понять, как ей себя вести, что делать. Из всех ее заочных ожиданий оправдалось только одно: он был словно оживший герой саги – величественный, прекрасный и в то же время близкий сердцу, как тот, кого любят с самого начала жизни.
Да, это он, нареченный, но нелюбимый жених Альдоны, удачливый соперник Торварда ярла, непримиримый враг Бергвида… Почему-то последнее обстоятельство вызвало в ее душе особенно жгучее волнение. Прошло то время, когда всех врагов Бергвида Эйра безусловно считала своими врагами. Бергвид… дракон… Сигурд… Она с жадным, тревожным любопытством вглядывалась в лицо Хельги, пытаясь понять, что он ей принес, что означает его появление в ее судьбе. Ведь ничего не бывает просто так!
– Не бойся меня! – мягко попросил Хельги. – Что бы там ни было между мной и Бергвидом сыном Стюрмира, к тебе я не питаю ни малейшей вражды. И ведь тебя охраняют великаны… – Он опять улыбнулся, и у Эйры стало легче на душе. – Правду говорят, что эти камни когда-то были великанами?
– Да, – ответила Эйра. Ей было приятно заговорить о чем-то таком, в чем она чувствовала себя уверенно. – Все это великаны. В каждом из камней заключен один из духов Медного Леса, и мы приносим им жертвы, чтобы силы Медного леса хранили человеческий род.
– И ты знаешь их имена?
– Некоторых. Всех не знает никто. Вот эти, у ворот – Мёркер и Токкен, Мгла и Туман, два старших брата. Они преграждают дорогу тому, кто не должен войти. Вон те трое: Йорскред Оползень, Бергскред Горный Обвал, Авгрунд Пропасть – приносят гибель тому, кто разгневает Медный лес. Вон те: Фростивинд Морозный Ветер, Блендаснёр Слепящий Снег – угрожают тому, кто не знает дорог через Медный лес. А вон те: Авунд Зависть, Гирихет Жадность, Ванветт Безумие, Фиентлиг Вражда – погубят судьбу, даже если ты умеешь искать дорогу через лес, но не умеешь искать дорогу через людей.
– Все они так злы?
– А разве ты видел добрых великанов? – Эйра серьезно посмотрела на него. – Великаны и есть зло судьбы. Они были сильны, пока человек не знал богов. Боги добры. Богам мы приносим жертвы там. – Она кивнула на черный круг от жертвенных костров в самой середине гладкой каменной площадки. – У богов много святилищ в других местах. Тюрсхейм на Остром мысу… Ньёрдеснэс возле Белого Зуба, в округе Сигурделанд, а еще Хэстирнэс, Мыс Коней, на озере Фрейра. Но Раудберга – самое древнее святилище на Квиттинге. Оно древнее всех прочих, как великаны древнее богов.
– А стоит ли приносить жертвы великанам? – мягко заметил Хельги. – У нас в Слэттенланде давно покончили с этим. Человек должен молиться и жертвовать только тому, к чему он стремится, – Светлым Асам, силам добра, разума, красоты. Не стоит жертвовать злу и тем продлевать его власть над собой.
Еще говоря это, он про себя отметил, что не прав: светлые равнины Слэттенланда, его мягкие, пышнотравные холмы – совсем не то, что здешние дремучие ельники, безлюдные горы, острые скалы и замшелые камни. Здесь другая земля, и боги у нее другие.
– Неужели слэтты победили зло? – Эйра глянула на него и недоверчиво покачала головой. – Тогда у вас, должно быть, не земля, а сам Светлый Альвхейм. Вы обманываете себя. Человек создан из дерева, а дерево выросло из земли, а земля создана из тела Имира. Мы все ведем свой род от великанов, и никогда не изживем их дух в своей душе.
– Но надо же стремиться…
– Их власть над нами слишком сильна. Может быть, когда-то потом… После Затмения Богов, когда родится новое человечество, свободное от старого зла. А пока… Вот это – камень Свальнира. – Эйра подняла голову и посмотрела на валун, под боком которого они стояли. – Отсюда он вышел в тот день, когда Хёрдис Колдунью хотели принести в жертву. Это было всего двадцать шесть лет назад, и мой отец видел его своими глазами. Свальнир забрал Хёрдис к себе. Жрецы хотели пожертвовать Медному лесу ее кровь, но он забрал ее живой. Он сказал: «Медный лес – это я». Нам ли не верить в них?
Хельги слушал, и древние сказания спускались с небес, вырастали из земли и невидимым облаком накрывали их обоих, изменяя свет и воздух. Так и Брюнхильд, вручив Сигурду напиток памяти, делилась с ним той мудростью, которой владела… И уже сама эта странная девушка сделалась красива одухотворенной, мудрой красотой небесных дев, и ее белая рука, ласково скользящая по боку огромного, темного, холодного и жестокого камня-великана, казалась белым цветком Альвхейма…
И вдруг перед глазами его ярко вспыхнула красная искра. На пальце этой руки сверкнул красным бликом камень – единственный на свете камень, осколок встающего солнца.
Не помня себя, Хельги схватил эту руку с перстнем. Эйра ахнула от неожиданности и застыла, с испугом глядя на него, и Хельги тоже застыл, держа ее маленькую белую руку в своих ладонях и зачарованно глядя на перстень.
Это был он. Перстень альвов, тот самый, который он искал. Сейчас Хельги не задавался вопросом, каким образом это сокровище сюда попало, он сознавал только одно: его пропажа нашлась. Нашлась там, где он не думал найти, нашлась гораздо раньше и легче, чем он ожидал… Но перстень был не сам по себе. Он сидел на тонком пальце девичьей руки, и его уже нельзя было рассматривать отдельно от этой руки.
– Это… – Хельги поднял взгляд к лицу Эйры, но не сразу подобрал слова. Он видел недоумение и тревогу в ее глазах, ему хотелось оправдаться и успокоить ее, но не было сил выпустить перстень из рук. – Ты знаешь, что это такое?
– Это… – Эйра тоже говорила с трудом, понимая, что его вопрос означает гораздо больше. – Это подарил мне…
– Бергвид? Черная Шкура?
– Да. Откуда ты знаешь? – с беспокойством воскликнула Эйра.
Она видела, как он потрясен видом ее перстня, а значит, уже знаком с ним; но как он, сын конунга далекой заморской земли, может быть причастен к ее обручению с Бергвидом? Да знает ли она сама, что такое носит на пальце вот уже много дней?
– Я знаю этот перстень, – подтвердил Хельги то, что она и сама уже поняла. – Он мой… То есть мне принес его дух моей матери. Когда я сидел на ее кургане. Моя мать давно умерла, но вернулась, чтобы принести мне этот перстень. Он из Альвхейма.
– Из Альвхейма!
