потом резко выдыхает, как в сильной досаде, и быстрым шагом идет назад, вниз по склону, так что спутник за ним едва успевает. Все темнеет, сереет, как будто с неба разом упали сумерки.
У Хлейны резко заломило виски, в лоб изнутри как будто ударило кузнечным молотом, еще раз, еще! Крепко прижав к лицу ладони, она опустила голову к самым коленям и сжалась, пережидая, пока невидимый Мйольнир не перестанет стучать. Она сидит на узкой приступочке, а вокруг со всех сторон пропасть, и приступочка висит в пустоте. Только пошевелись – и упадешь, и будешь падать, падать, падать… Так бывало всегда. Каждый раз, когда жезл Йофриды помогал ей что-то увидеть, она расплачивалась за это головной болью, ознобом, чувством страха, пустоты под ногами, вселенского одиночества. Но никакая плата не показалась бы ей слишком большой. Она дышала, пока видела Хагира, она жила, пока видела его.
Но когда она пыталась осмыслить свои видения, сомнение мучило еще сильнее, чем прежде неизвестность. Хлейна никогда не бывала уверена, действительно ли она видит и слышит Хагира, или это собственная измученная душа дразнит ее. Что с ним происходит? Почему у него такой мрачный вид? Его словно сжигает внутренний огонь, неумолимый, губительный…
Вскочив со ступенек приступки, Хлейна прошла несколько шагов по девичьей, потом обратно. Ей хотелось метаться, биться головой обо что попало, кусать руки и кричать, кричать. «Не мучай меня! – в отчаянии взывала она сама не зная к кому – то ли к Йофриде, то ли к судьбе. – Я вижу его или не вижу, я слышу его или не слышу, правда ли все это или нет? Дай мне быть с ним или дай мне забыть его, я не могу жить в двух мирах, я не выдержу, это разорвет меня! Разорвет, ты слышишь!»
Но никто не отозвался. Хлейна понимала, что невольно уже вручила свою судьбу старой колдунье, когда начала вглядываться в ее хрустальный жезл, но больше это ее не пугало. Что она потеряет? Ничего, потому что ей нечего терять. Радость жизни, любовь – где они? Ее радость давно потеряна, а любовь только терзает и мучает ее. Может быть, сила и покой гораздо лучше… Это мучение, это горение на жертвенном огне невозможно выдержать долго. Даже Брюнхильд предпочла смерть этому терзанию. Но она была рядом с Сигурдом, рядом с мертвым, если уж судьба не дала ей разделить судьбу живого. Смерть… Она совсем перестала бояться смерти, потому что пугает неизвестное, а она теперь знала иные миры.
Хлейна опять закрыла лицо руками. Если бы ей сейчас оказаться возле погребального костра Хагира, с какой бы радостью она взошла на этот костер с мечом в руке! Все было бы кончено, и они вместе вступили бы в вечность.
…Хагир брел по долине, глядя туда, где лесистые пологие горы смыкались на перевале. Там, за ними было море, но так далеко, что отсюда не увидеть – ни с того перевала, ни даже с того, который откроется за ним. Дня два ехать. За спиной у Хагира осталась усадьба Сосновый Пригорок, где остановился со своими людьми Бергвид. Скитания по Квиттингу привели их к еще одной дальней родне: к Гудрун дочери Тюрвинда, жившей здесь с мужем Донбергом, и у нее Бергвид решил задержаться на какое- то время. После нескольких удачных нападений на фьялльские корабли у них скопилось достаточно добычи, чтобы было чем похвастаться на пирах.
Слава наследника Стюрмира понемногу ширилась. Особенно горячо его поддерживал Гримкель Черная Борода, который, прослышав о появлении потерянного племянника, явился к нему и твердо верил в его скорое торжество. Хагиру Гримкель, воплощавший прежние поражения и унижения Квиттинга, был противен, и он не уезжал от них только потому, что решительно не знал, куда ему деваться. Гримкель устроил тинг войска и провозгласил-таки племянника конунгом квиттов, но у Хагира это не вызвало уже ничего – ни радости, как могло быть год назад, ни негодования, как могло быть еще в начале весны – одно безразличие. Конунг, не конунг – от названия суть не меняется.
Собрать настоящего войска так и не удалось. К Бергвиду пристали кое-какие люди: иной раз молодые хёльды с дружинами, иной раз просто бродяги, даже, как подозревал Хагир, беглые рабы и объявленные вне закона преступники. Сам он предпочел бы не иметь с ними дела, но Бергвид рассудил иначе. «Эти люди – квитты, а значит, это наши люди! – высокопарно, хотя и не слишком внятно высказался он. – Я принимаю всех, кто хочет идти со мной! Каждый из них увеличит нашу силу и приблизит нашу победу! Пусть все квитты знают – их конунг не отвергнет никого!»
«А иначе пришлось бы отвергнуть его самого, ведь он – беглый раб, что ни говори! – посмеивался Вебранд и утешающе хлопал Хагира по плечу. – Плюнь на него! Когда-нибудь он и сам поймет, что не из всякой палки можно сделать копье. Пусть учится! Он ведь из тех дураков, которые не умнеют от чужих советов!»
Свою пострадавшую дружину Вебранд давно уже мог считать отомщенной, но не спешил покидать квиттов: такая жизнь была как раз по нему.
В усадьбе Сосновый Пригорок, где славный воитель отдыхал и набирался сил для новых свершений, Хагиру было скучно, тоскливо, душно. Хотелось к морю, где свежий ветер, простор. Волны катятся, и оттого кажется, что и сам ты движешься куда-то. У всякой дороги есть какая-то цель. А здесь – унылая длинная долина, пологие горы, поросшие сосняком, овечьи стада… Чтоб тролли так жили! Даже расцвет лета, близкие праздники Высокого Солнца не утешали: в таком настроении не будешь плясать у костра. Хагиру не сиделось на месте, неподвижность давила и душила, и он целыми днями бродил по округе; на ходу ему было легче, но от беспрерывных хождений только усиливалось чувство бесцельности и бесполезности даже не его нынешней жизни, а жизни вообще. Почему именно сейчас, когда он занят именно тем, что с детства считал настоящим делом, его и мучает чувство пустоты, которого не было никогда раньше?
Год назад они со Стормундом Ершистым уже находились в походе. В том самом походе, который Стормунд закончил в усадьбе Ревущая Сосна. Подумать только! Прошел год, всего год или целый год, не знаешь, как и сказать. В двадцать семь лет годы идут уже довольно быстро, но в этот год уместилось столько разных событий, что он тянулся как все десять. И себя самого Хагир ощущал повзрослевшим – или уже постаревшим? – значительно больше, чем на год. И чему послужил этот год: злу или благу?
Вопрос впору задавать самому Одину. Хагир остановился и по новой привычке слегка погладил царапину на лице, оставшуюся от последней встречи с фьяллями. Те шли сразу на трех кораблях, но все три теперь поменяли хозяев и служат квиттам. Все фьялли перебиты. Правда, сам Хагир чуть не остался без глаза, но отделался царапиной. Дагейда помогла? Бергвид конунг любит повторять, что ему помогают и боги, и темные силы Медного Леса. Без последних Хагир предпочел бы обойтись, даже если придется остаться без глаза. У Повелителя Битв один глаз, и ничего…
А мысль о Дагейде привела за собой мысль о Хлейне. Между ними не было ничего общего, кроме разве того, что Дагейда внешне напоминала женщину. Но большого сходства и не требовалось. Хагир вспоминал о Хлейне так часто, что эти воспоминания сливались в сплошное ощущение ее живого близкого присутствия. Он вспоминал ее, когда видел мелкую мягкую волну на чистом песке. Когда легкое белое облачко поблескивало на голубом небе. Когда звездочка земляничного цветка белела в траве возле серых каменных выступов. Когда в очаге горел огонь, когда служанка расчесывала волосы, когда рука его сжимала древко копья из остролиста, к которому когда-то прикасались ее руки…
Ему было просто не о чем больше подумать: все прочее, что он считал в своей жизни важным, теперь казалось утратившим смысл. В войну ради мести он уже не верил: такой вождь, как Бергвид Черный, не даст Квиттингу ничего хорошего. Вместо войска тот собрал вокруг себя толпу разбойников и теперь грабит корабли, притом не только фьялльские. Хагиру было противно здесь оставаться, но он не знал, куда идти; его не пускало чувство, что он сам все это затеял. Ведь это он так хотел, чтобы у квиттов появился конунг и повел их в битвы; сколько сил он потратил, чтобы поднять людей… Чем же он теперь недоволен? Поднялись не те? Других нет и взять негде. Иногда нынешняя жизнь казалась Хагиру тем тяжелым, душным сном, когда надо бежать, а ты не можешь двинуться. Он погружался в этот сон все глубже и не знал, где дорога назад, к настоящей жизни.
И в той, настоящей жизни осталась Хлейна. Пусть она будет счастлива. Хагир внушал себе, что она счастлива и спокойна теперь, и отдыхал на мыслях о ее счастье. Жизнь ее с Фримодом ярлом сложится лучше, чем сложилась бы с ним, у нее всегда будет мирный богатый дом, уважение соседей, безопасность для детей… Разве она не достойна этого счастья? «Моя судьба – счастливая, я знаю! – говорила она ему в тот день, в роще Бальдра, и тогда она сама казалась Хагиру священным сосудом, в котором заключено все счастье мира. – Насчет себя я никогда не ошибаюсь». Хагир хотел радоваться ее счастью и радовался, но эта радость вела за собой тоску от того, что она счастлива без него. Дороги к ней не было, а без нее ему не бывать счастливым, даже если весь Фьялленланд завтра встанет на колени и в слезах запросит прощения…
