На другое утро Милава поднялась до зари, тихонько вывела Похвиста из стойла, сама открыла ворота займища и поспешно увела жеребца прочь. Вчера сам воевода Пабедь заходил к ним в избу мириться, хвалил и Брезя, и жеребца, предлагал серебро. Берестень отказался говорить о продаже, но четыре гривны серебра были для Вешничей огромными деньгами. На них можно купить полтора десятка овец, пять коров! Милава боялась, что утром звончевский воевода опять заговорит об этом, а как знать, что Берестень надумал за ночь? Если когда-то родичи согласились продать даже Оборотневу Смерть, то что им стоит продать Огнеярова жеребца?

За прошедшие месяцы Вешничи подзабыли чуроборского оборотня. Страхи и тревоги прошли, жизнь текла в обычном русле, события начала зимы казались страшной басней и вспоминались как в тумане. Да было ли все это? Одна Милава твердо знала, что все это не сон и не басня. Она думала об Огнеяре, желала снова встретить его и боялась этой встречи. Снова и снова она вспоминала его последние слова, и нередко ей казалось, что он прав. Он – оборотень, дитя Надвечного Мира, а она – простая девушка из белезеньского рода. Они не пара, они слишком разные и никогда не поймут друг друга по-настоящему.

Сердце Милавы болело при этих мыслях, но разум подтверждал их правоту. Они не пара. Но найти другого жениха, как велел ей сам Огнеяр… Об этом Милава не хотела и думать. Сознавая все их различия, она все же любила Огнеяра и не могла забыть свою любовь к нему. В светлые мгновения к ней приходила надежда, что все еще образуется и они будут вместе. Как – она не знала, но верила в доброту судьбы.

Когда рассвело и гостям пора было трогаться в путь, воевода Пабедь снова пришел в избу Лобана. Хозяева уже вставали из-за стола, но воеводе Вмала тут же предложила ложку, обмахнула тряпкой скамью.

– Не хочешь ли каши, воевода? – гостеприимно предложила она.

– Хороша у тебя каша, видать, коли сынка такого могучего вырастила! – приветливо ответил Пабедь, и Вмала смущенно улыбнулась, обрадованная этой двойной похвалой.

Пабедь обернулся и встретил веселый взгляд Брезя. На лбу парня за ночь выросла синяя шишка – это его Ждан приложил лбом о землю, но ему были приятны слова воеводы.

– Видно, всех парней вокруг побиваешь, а? – обратился Пабедь к нему самому. – На Медвежий день против тебя не выходи?

– Не всех, – смущенно усмехаясь, честно ответил Брезь. – И посильнее меня есть.

– На всякого сильного сильнейший сыщется! – утешил его Пабедь. – Сам князь Владисвет так говорил. Не слыхал?

– Не нам он это говорил, – нашелся Брезь, но согласился: – А и правда умно сказал.

– Так ты обиды не держи на нас, воевода! – подал голос Лобан, лежавший на лавке. – Не со зла парень! Молодой он, сам знаешь…

– Да не держу я обиды! – снова уверил его воевода. – А пришел я к вам вот зачем. Не отпустишь ли ты сына в дружину ко мне? А ты, парень, не хочешь ли в кметях ходить?

Вмала изумленно ахнула, Лобан промолчал. А Брезь встрепенулся: на него словно повеяло свежим ветром. Уехать с займища, из этих мест, где он каждый пень в лесу знает, навсегда бросить соху и косу, стать кметем, ходить в битвы, видеть новые земли… У него дух захватило от радостного предвкушения, белый свет широко распахнулся перед ним на все семьдесят семь ветров, увлекательная славная жизнь виделась ему впереди, и в этой жизни не было томительной тоски по Горлинке, от которой ему здесь, дома, не избавиться никогда.

– Да я… да хоть сейчас! – От волнения Брезь забыл даже спросить, отпустит ли его отец. Кровь бросилась ему в лицо, глаза заблестели, и воевода Пабедь улыбнулся в полуседую бороду, радуясь, что не ошибся в этом парне.

– Да как же? Да ты куда? – Лобан даже приподнялся на лавке, морщась от боли в спине. Предложение воеводы удивило его, а радость сына встревожила. – Ты куда собрался? Из дому? В даль такую? Дома-то кто будет?

Лобан не сразу нашел подходящие слова. Ему вовсе не хотелось отпускать – должно быть, навсегда –  своего единственного сына, опору в старости, продолжателя рода. Вмала тихо запричитала, ей вторила Спорина.

– Тошно мне здесь, батюшка! – горячо убеждал отца Брезь. – Мне теперь здесь не жизнь, а мука одна! Да и не забуду я вас. Чем смогу, помогать буду, может, и повидаемся еще. Звончев ведь не на том свете!

– Молодец у вас сын вырос, не последним витязем станет, – уговаривал и воевода. – В поход сходим – и три гривны ваши! Разбогатеете, как и не снилось!

– Не надо мне богатства, мне сын нужен дома, один он у меня! – не сдавался Лобан. – Вот я лежу, спиной маюсь, кабы не он, кто стал бы землю пахать? Нет, у кого сынов много, пусть их в кмети и шлют, а у меня один!

Воевода не хотел так просто сдаться и пошел уговаривать Берестеня. Тот сначала тоже отказался отпустить парня, но Пабедь, быстро его понявший, предложил за Брезя две гривны, и Берестень заколебался. Наконец порешили на том, что Брезь отправится в Звончев, когда Лобан оправится от хвори и сам сможет работать. Одну гривну из двух обещанных Пабедь сразу оставил на займище, а вторую пообещал прислать, когда получит парня.

Брезь с досадой принял эту отсрочку. Ворота к новой жизни уже были открыты перед ним, властный зов тянул его к этой неизведанной дороге. Ему вспомнилась Елова, ее предсказание, услышанное осенью, когда он спрашивал ее о своем родстве с Горлинкой. Ведунья говорила, что судьбой ему назначено носить оружие и стать воином. Тогда он не послушался веления судьбы, хотел изменить ее, но она жестоко отомстила, отняв у него невесту. И теперь Брезь сам стремился к тому, от чего полгода назад отказался. Зов судьбы властно звучал в его душе и звал на предначертанную дорогу. Ждать до выздоровления отца было тягостно, но Брезь смирился, понимая, что это необходимо. Не Милава же будет дрова рубить!

– А коли что… – сказал ему на прощание воевода Пабедь, пока не слышали родичи. – Коли старики передумают… Так я не спрошу, добром ты из дому ушел или своей волей.

Брезь кивнул. Ничего не ответив вслух, он твердо решил уйти, даже если отец, выздоровев, все-таки откажется его отпустить. Он понял свою судьбу и хотел следовать ей.