жизни Огнеяр чувствовал себя человеком среди людей, не слышал в гуле толпы перешептываний на свой счет, ничьи опасливо-любопытные глаза не сверлили ему спину. И от этого ему было легко, весело, словно он сбросил и оставил где-то в лесу тяжкий груз дурной славы, которой пользовался в родных местах. Он почти что родился заново, стал совсем другим человеком, гораздо лучше прежнего. Еще бы Милаву сюда…

Сам Скородум проводил в Велишине все двенадцать дней новогодних праздников и сразу же пригласил Огнеяра остаться у него на все это время. Он обращался с гостем самым дружеским образом, много расспрашивал о Чуроборе, о князе Неизмире, о княгине Добровзоре. Об отчиме Огнеяр говорил неохотно, и Скородум быстро прекратил эти расспросы. Нежелание отвечать уже было ответом, и глиногорский князь, по заслугам носивший свое имя, понял об отношениях Огнеяра с отчимом гораздо больше, чем тот ему сказал. Почти все. Зато о матери Огнеяр говорил живо, с удовольствием, и они провели немало времени в разговорах о ней.

– Двадцать лет назад Добровзора звалась первой красавицей всех говорлинских земель! – сказал еще в самом начале Скородум, и расположение, которое к нему чувствовал Огнеяр, значительно укрепилось при этих словах.

– Она и сейчас лучше всех женщин на свете! – убежденно ответил он, подумав вдруг, что не видел мать слишком долго. – Она совсем не постарела и такая же красивая.

И Скородум кивал лысой головой, подергивал себя за длинный седой ус, на лице его было задумчивое и немного грустное выражение. Мысли его унеслись в давние годы, когда сам он был немногим старше своего нынешнего гостя.

– Я ничего не слышал о твоей дочери, но, наверное, она тоже красавица? – весело спросил Огнеяр, чтобы не остаться в долгу.

– Я не стану ее хвалить. Она осталась в Глиногоре – приезжай и посмотри на нее сам. Она там присматривает за братьями, пока я собираю дань.

– Так у тебя есть и сыновья?

– Да, двое, от последней жены. Старшему – девять лет, а младшему семь, они еще носят детские имена. И я не знаю, что из них получится. Обидно встречать новый год в разлуке с ними, но брать их с собой еще рано. Побудь со мной на этих праздниках, нам обоим будет веселей.

Огнеяру здесь было так хорошо, что он без раздумий принял приглашение. Но уже на следующий день, в самый солнцеворот, произошло событие, которое отвлекло его мысли от веселья.

С утра Огнеяр собрался на охоту, с разрешения и одобрения хозяина. Рассказывали, что в древние времена в день солнцеворота из леса выходили к Велишину две лосихи – мать и дочь, посланные Макошью и Велесом в благодарность за жертвы. Одну из них люди закалывали и съедали все вместе, вторая возвращалась к своим лесным хозяевам. Но однажды люди пожадничали и убили обеих лосих. С тех пор боги огневались и перестали присылать жертвенных животных. Когда эту повесть рассказали Огнеяру, он тут же загорелся охотничьим азартом и вызвался привезти лосиху для общего угощения. Скородум с радостью позволил ему поохотиться в его лесах – своему сыну Велес не откажет в богатой добыче. Но едва Огнеяр собрался выезжать, как на княжий двор прибежал один из дозорных кметей со стены.

– Из лесу личивины лезут! – доложил он князю. – Тьма-тьмущая, целое войско. Сотни две, не меньше.

– А, за вчерашнее мстить! – оживленно воскликнул Скородум, словно ему сообщили о приезде давно ожидаемых гостей. – Ну, сын мой, видно, с охотой малость повременить придется. Пойдем поглядим!

Народ толпился на улицах детинца и посада, тревожно гудел, но большого испуга не было видно. Велишинцы доверяли своему князю, и пока он был здесь, они не боялись личивинов. Лесные воинства и прежде не раз являлись под стены, но были опасны только в случае внезапного набега. Кмети из велишинской дружины и из дружины полюдья без суеты готовились сражаться, если князь пошлет их в поле.

С заборола было видно, что на дальней опушке леса, перестрелах в двух от стен города, собралось целое войско – не меньше трех сотен личивинов. Судя по сушеным волчьим мордам на их головах, это были соплеменники вчерашнего отряда, погибшего на замерзшей реке. Непривычного человека их вид напугал бы до жути – казалось, что огромная толпа кровожадных оборотней с волчьими головами и человеческими телами потрясает оружием возле города. Злобный угрожающий вой из сотен глоток был слышен даже в детинце.

– А я что говорил! – не показывая тревоги, воскликнул Скородум и повернулся к Огнеяру: – Вчерашние. Вот и Кархас сам, их вожак.

– Явился! – подтвердил густым басом темнобородый велишинский посадник. – Видно, прошлогоднее позабыли! Ну да ничего, мы напомним.

– Да нет, друже мой дорогой! В прошлую зиму мы Рысей били, а они Рысей в полбелки не ставят, –  поправил его князь.

– Один морок! – отмахнулся воевода.

– Да какие они волки! – презрительно воскликнул Огнеяр и сунул палец в ухо. – Скулеж-то подняли! Да разве так воют!

Вскинув ладони ко рту, он набрал в грудь воздуха и испустил долгий, звучный, пробирающий до костей охотничий вой волка-вожака. Такая мощь звериного мира, такая победная красота и неумолимая угроза были в его голосе, что все разом замолчало и замерло по обе стороны заборола. Потрясенные люди слушали голос Сильного Зверя.

– Вот так надо! – удовлетворенно сказал Огнеяр. Все вокруг смотрели на него с изумлением, а Скородум – с уважением. Личивины молчали.

– Эко ты их уел! – пробасил воевода. – Унялись, гляди-ка.

– Еще бы не уняться! – Огнеяр весело подмигнул князю. – Я ведь им охотничью песню спел. Поняли! Поняли, хорьки вонючие, что не они здесь ловцы, а кто-то другой на них самих охотиться будет!

У другого это можно было бы счесть бахвальством, но только не у Огнеяра. В нем таилась огромная, нечеловеческая сила, и чем больше к нему присматривался Скородум, тем более заметной она становилась. Теперь он твердо верил, что перед ним сын Велеса, и не удивился бы ничему.

– Кто же тебя научил? – спросил Скородум. – Если бы я тебя не видел, то подумал бы, что это выл Князь Волков.

– Меня учил волк. И выть, и различать запахи, и охотиться… И драться.

– Так ты умеешь быть волком?

Теперь уже Огнеяр посмотрел на князя с изумлением. Это был первый человек на его памяти, который правильно понял суть оборотничества. Раньше его спрашивали, умеет ли он превращаться в волка, но никто еще не спросил, умеет ли он быть волком. Никому из праздно любопытствующих охотников поболтать о всякой жути не приходило в голову, что это тоже надо уметь. И что это гораздо труднее, чем просто превратиться.

А толпа личивинов тем временем пришла в движение. Лучники на забороле приготовились встретить врагов, если они подойдут ближе. От толпы на опушке отделилось несколько человек с большими лапами голубоватой ели в руках. Это означало, что они хотят поговорить.

– Где есть ваш вожак? – ломаным языком закричал один из личивинов. – Наш вожак Кархас хочет с ним говорлить.

– Я здесь! – приветливо крикнул Скородум, выглядывая в широкую скважню-бойницу. – Здравствуй, Кархас великий и могучий!

В его голосе была легкая насмешка, но ухо личивина не могло ее уловить. Кархас кивнул в ответ с истинно дикарской надменностью. Лицо его скрывала волчья личина, одет он был в грубо сшитый шерстяной кожух с нашитыми волчьими клыками и палочками, раскрашенными в желтый и красный цвета, медвежьи сапоги и рысьи штаны – таким образом у личивинов было принято выражать свое презрение к двум другим племенам. Волчья шкура покрывала плечи и спину Кархаса, передние лапы шкуры были связаны у него на груди. Сложен он был крепко и среди личивинов казался высок, хотя по говорлинским меркам был среднего роста, а северные заморяне назвали бы его вовсе коротышкой. Он не открывал рта, а толмач*, видно, сам знал, что говорить от имени вожака.