соответствующие правительственные органы вполне разделяют такую точку зрения.

По окончании стрельбы убитых оленей осматривают, и каждый охотник выбирает себе лучшую голову — полученная лицензия дает право «на отстрел только одного оленя». Любители оленины (если таковые окажутся среди охотников) отрезают задние ноги у нескольких карибу, а туши бросают на льду. Самолет берет курс на юг, и через два дня спортсмены победителями возвращаются домой.

Мой проводник-индеец прошлую зиму работал гидом и видел, как творятся такого рода дела. Они доставляли ему удовольствия, но он хорошо знал положение индейцев в мире белых и понимал, что лучше помалкивать.

Я оказался наивнее. На следующий день я подробно радировал куда следует о случившемся. Ответа не последовало, если не считать того, что власти провинции спустя несколько недель увеличили премию за каждого убитого волка до двадцати долларов.

Выбраться залива Волчьего Дома на юг, в Броше, было весьма сложно, но эта задача неожиданно решилась благополучно. Как-то утром Утек ворвался в избушку и объявил, что видел самолет. Действительно, к востоку от нас над тундрой лениво кружил «Норсмен» на поплавках.

Я уже давно потерял надежду, что пилот, который в свое время доставил меня к заливу Волчьего Дома, когда-нибудь вернется за мной, поэтому появление самолета привело меня в сильное волнение. Вспомнив о генераторах дыма. которыми меня предусмотрительно снабдили в Оттаве я кинулся за ними. К моему удивлению, они работали. Мощная спираль густого черного дыма поднялась высоко в небо, и «Норсмен», который успел скрыться на западе, вернулся и теперь держал курс на мой сигнальный столб.

Он сел в заливе, и я на каноэ отправился к летчику, узколицему бесстрастному молодому человеку, усердно жующему резинку. Ему было что мне порассказать. После того как долгие месяцы от меня не было вестей, мое ведомство не на шутку встревожилось: нет не только отчетов о волках, но и казенное снаряжение стоимостью около четырех тысяч долларов кануло в безмолвной пустыне. Положение не из приятных — стоит какому-нибудь дотошному представителю оппозиции об этом узнать, и он может раздуть дело и поставить вопрос в палате общин. А перспектива обвинения в халатном отношении к общественному имуществу — пугало, преследующее любое государственное учреждение.

Поэтому Королевская конная полиция Канады получила строгое предписание отыскать меня, но нити оказались ничтожно малыми. Пилот, доставивший меня в тундру, пропал без вести во время полета над районом реки Маккензи, и так как полиция не нашла никаких его следов, то, естественно, не смогла установить, куда он девал меня. После длительных поисков удалось выяснить, что в Черчилле ходят слухи, будто я являюсь тайным агентом, посланным со шпионскими заданиями на русские плавучие базы на полюсе. Полиция так и донесла в Оттаву, добавив, что подобные шутки ей не по душе: впредь, когда министерству потребуется что-нибудь отыскать, лучше говорить обо всем прямо и честно.

Летчик, который сел в тундре по моему сигналу, не был участником розысков, а занимался геологической разведкой и обнаружил меня совершенно случайно. Тем не менее он согласился отвезти на базу сообщение, которым министерство будет уведомлено, где находится государственное имущество, с добрым советом немедленно прислать самолет для его вывоза, пока реки и озера еще не замерзли.

С помощью Майка летчик подвел самолет к берегу, чтобы залить баки горючим из запасных бочек, находящихся в фюзеляже. А я тем временем, стремясь закончить некоторые недоделки, отправился на оз, к логову волков. Для завершения исследований жизни волчьей семьи мне оставалось выяснить еще ряд вопросов. По вполне понятным причинам я не мог провести таких обмеров, пока логово было занято, а затем у меня оказалось слишком много работы, и я просто не успел за это взяться. Теперь, когда время поджимало, пришлось поторопиться.

Я побежал через тундру к логову и был от него примерно в километре, как вдруг позади послышался громоподобный рев. Это было так неожиданно, что я невольно бросился на мох. «Норсмен» пролетел надо мной в каких-нибудь пятнадцати метрах от земли! Самолет весело качнул крыльями, посылая прощальный привет, и взмыл над гребнем волчьего оза, подняв пропеллером целое облако песка. Я поднялся, стараясь унять сердцебиение, и недобрым словом помянул весельчака.

На песчаном валу, у логова, как я и ожидал, волков не оказалось (да и не могло быть после трюка, выкинутого пилотом!). У входа в нору я снял толстые штаны, китель и свитер, взял электрический фонарик (батарейки в нем почти окончательно сели), а также мерную ленту и с трудом полез вниз по узкому наклонному туннелю. Фонарик горел так тускло, что при его красноватом свете едва можно было различить цифры на мерной ленте. Я прополз меньше трех метров, опускаясь под углом в сорок пять градусов. Рот и глаза наполнились песком, и я начал страдать от приступа клаустрофобии, так как проход едва вмещал меня.

На трехметровой отметке ход круто повернул под прямым углом влево. Я направил фонарик в новом направлении и нажал кнопку. Под тусклым лучом впереди во мраке вспыхнули четыре зеленых огонька.

При виде их я буквально застыл на месте а в голове забилась страшная мысль; в логове, помимо меня, находятся по крайней мере два волка!

И хотя, казалось, я был весьма близко знаком с волчьим семейством, в сложившейся ситуации бессмысленные, но, увы, прочно укоренившиеся предрассудки решительно взяли верх над разумом и опытом. Короче я так испугался, что просто остолбенел. Оружия при мне не было, кроме того, в этой тесной темнице я мог действовать только одной рукой, чтобы отразить нападение. А что волки должны напасть, у меня сомнений не вызывало, ведь даже суслик яростно защищаться, когда его прижмут в угол норы.

Волки даже не заворчали.

Если бы не две пары неярко горящих глаз, можно было подумать, что их тут вовсе нет.

Состояние временного паралича начало проходить, и, несмотря на холодный день, я весь покрылся потом. В порыве безрассудной храбрости я сунул фонарик как можно дальше вперед, насколько позволяла рука.

Света едва хватило, чтобы я мог узнать Ангелину и одного из волчат. Они тесно прижались к задней стенке логова и сидели неподвижно, точно мертвые.

К этому времени я вышел из шокового состояния, и инстинкт самосохранения вступил в силу. С быстротой, на какую только был способен, я пополз обратно, вверх по наклонному ходу, все время ожидая, что волки меня схватят. Но мне удалось благополучно добраться да выхода и выкарабкаться наружу, а волки все еще не подавали ни малейших признаков жизни.

Я сел на камень, трясущимися руками достал сигарету и закурил — как бы доказывая самому себе, что раз я курю, значит, не трушу. И тут меня охватила слепая ярость. Ей-богу, будь у меня винтовка, я мог бы поддаться животному инстинкту и убить обоих волков!

Сигарета догорела. С севера, где мрачнело свинцовое небо, подул ветер. Меня снова затрясло, на сей раз от холода, и не от злости. Гнев прошел, и я попытался в нем разобраться. Да, моя ярость была вызвана обидой, родившейся из страха: обидой на зверей, которые возбудили во мне неприкрытый ужас и тем самым нестерпимо оскорбили мое человеческое достоинство.

Но подумать только, как быстро я все забыл, с какой готовностью отрекся от того, что за лето жизнь с волками позволила узнать о них….. и о себе самом! Я подумал об Ангелине и волчонке, прижавшихся друг к другу в глубине логова, где они искали убежища от грохота самолета, и мне стало стыдно.

Где-то на востоке завыл волк, негромко, вопрошающе. Я сразу узнал голос, слышанный много-много раз. Это Георг взывал в пустыне и ждал ответа от исчезнувших близких. Но для меня голос зверя говорил об утерянном мире, который некогда был и нашим, пока мы, люди, не выбрали иной путь; чтобы в конечном итоге быть изгнанным самим собой.