обнюхивать Альберта до тех пор, пока он не зевнул, потянулся и нехотя поднялся. Тогда она побежала по направлению ко мне через заросшее травой болото, оставив волчат на попечение Альберта.

В этом не было ничего нового. Мне неоднократно приходилось наблюдать, как верный Альберт (а иногда и Георг) исполняет обязанности няньки, когда сама Ангелина убегает к заливу напиться или, как я ошибочно полагал, просто размять ноги. Обычно в таких странствиях волчица забиралась в самую дальнюю от палатки часть побережья и скрывалась за невысокой галечной косой. Но на этот раз она направилась прямо в мою сторону и оказалась вся на виду, поэтому я навел стерео трубу и стал наблюдать.

Волчица выбежала на каменистый берег, вошла по грудь в ледяную воду и долго пила. В это время небольшая стайка уток вылетела из-за мыса и села в сотне шагов от волчицы. Та подняла голову, внимательно глянула на уток, выбралась на берег и…. внезапно сошла с ума.

Тявкая, как щенок, она ловила себя за хвост, каталась по камням, ложилась на спину, неистово махала в воздухе всеми четырьмя лапами, в общем вела себя так, словно начисто лишилась рассудка.

Я повернул трубу и навел ее на логово, где среди волчат сидел Альберт, чтобы убедиться, видит ли он сцену безумия и как на нее реагирует. Но, конечно, видел все и следил за Ангелиной с живым интересом, но без малейшего признака тревоги.

Ангелиной же овладел приступ маниакального возбуждения, она яростно прыгала вверх, хватала пустоту и при этом пронзительно визжала. Страшное зрелище, которое, как я заметил, захватило не только нас с Альбертом. Любопытство буквально загипнотизировало уток. Они так заинтересовались происходящим, что поспешили к берегу, желая получше все рассмотреть. Вот они подплыли, вытянув шеи и насторожено перекликаясь между собой. Но чем ближе подплывали птицы, тем безумнее становилась Ангелина.

Когда до ближайшей утки оставалось менее пяти метров, волчица сделала гигантский прыжок. Сильный всплекс — и охваченные паникой утки, беспорядочно хлопая крыльями, поднялись и улетели. Ангелина упустила свой обед, промахнувшись всего на каких-нибудь десять сантиметров.

Этот случай открыл мне глаза на многое; он свидетельствовал о такой многосторонней изобретательности в добывании пищи, какая в пору разве что человеку.

Однако вскоре Ангелина доказала, что приманивание уток — всего лишь побочное занятие.

Отряхнувшись несколько раз, да так энергично, что временами она совсем исчезла в голубом облаке брызг, волчица направилась к дому через болотистую низину. Но теперь ее движения стали совсем другими. И без того немалого роста, она вдруг вытянулась и пошла буквально на цыпочках, подняв шею, как верблюд, так что казалось выше по крайней мере на десяток сантиметров. Она медленно пересекала болото, держась против ветра и навострив уши, чтобы не пропустить малейшего шороха; мне было видно, как она морщила нос, втягивая воздух, напоенный неуловимыми запахами.

Внезапно она прыгнула. Подкинув задние ноги, словно лошадь, стремящаяся скинуть всадника, волчица перенесла всю тяжесть тела на передние лапы. Мгновенье — и голова ее опустилась, она что-то схватила, проглотила и вновь начала свой странный семенящий балет на болоте. В течение десяти минут Ангелина шесть раз повторяла меткий прыжок и что-то проглатывала, но я не успевал разобрать, что именно. На седьмой раз она упустила добычу, завертелась волчком и начала бешено хватать ее в зарослях пушицы. Когда наконец волчица подняла голову, я смог разглядеть хвост и заднюю часть полевки, бьющейся в ее челюстях. Глоток — и все исчезло.

Признаться, меня немало позабавило это зрелище — подумать только, один из крупнейших хищников континента охотится за полевками! — и я не отнесся к нему достаточно серьезно. Мне казалось, что Ангелина попросту развлекается, закусывая на ходу. Но когда она съела около двадцати трех полевок, я был поражен. Конечно, грызуны не бог весть какая еда, но два десятка составляют солидную порцию даже для волка.

Только позднее, сопоставив факты, я вынужден был воспринять очевидное: волки залива Волчьего Дома и, надо полагать, все волки Канадской тундры, которые выращивают потомство за пределами района летних пастбищ карибу, питаются преимущественно (если не исключительно) полевками.

Оставалось выяснить лишь один вопрос: как волки перетаскивают свою добычу к дому, чтобы накормить волчат (если за ночь наловят внушительное количество полевок? Решить этого я не мог, пока не встретился с родственниками Майка. Один из них, обаятельный молодой эскимос по имени Утек, впоследствии ставший моим большим другом (он оказался первоклассным, правда необученным, натуралистом), раскрыл мне секрет.

Так как таскать мышей по одной волки не станут, то им не остается ничего другого, как доставлять добычу в собственном брюхе. В самом деле, мне приходилось видеть, как Георг или Альберт, возвращаясь с охоты, направлялись прямо к логовищу и вползали в него. Мог ли я подозревать, что там они изрыгают дневной рацион, уже частично переваренный?!

В конце лета, когда волчата уже покинули логовище, я наблюдал, как взрослый волк отрыгивает для них пищу. Не знай я, что происходит, вряд ли мне бы понятны их действия; верно, и сей день я не догадался бы, как волки ухитряются доставлять добычу в логово.

То обстоятельство, что полевки составляют основу волчьего рациона, пробудило во мне интерес к самим грызунам. И я тут же приступил к исследованиям. Прежде всего мне пришлось установить около полутора сотен мышеловок — для обеспечения материала в целях изучения популяции мышей по полу, возрасту, видовому составу и численности. С этой целью я выбрал часть болота в непосредственной близости от палатки. Я исходил из следующих соображений: во-первых, условия там типичны для всех болот, на которых обычно охотятся волки; во-вторых, близкое расстояние позволит мне часто осматривать ловушки.

Как оказалось, я совершил ошибку. На следующий же день после того, как были установлены мышеловки, появился Георг. Я тут же заметил его приближение, но не сразу сообразил, как быть. Поскольку мы по-прежнему строго соблюдали неприкосновенность границ, я не решался выбежать за пределы моего анклава и преградить ему путь. С другой стороны, абсолютно неизвестно, что он предпримет, когда обнаружит браконьерство в своих заповедниках.

Подойдя к краю болота, волк некоторое время принюхивался, потом бросил подозрительный взгляд в мою сторону. Очевидно, он сразу обнаружил, что я нарушил границу, но не знал, с какой целью. Не приступая к охоте, Георг двинулся сквозь пушицу, росшую по краю болота, и я с ужасом увидел, как он направился прямо к норкам колонии леммингов.

Предчувствуя, что сейчас произойдет, я вскочил на ноги и заорал, что было силы:

— Георг! Ради бога, СТОЙ!

Поздно. Мой крик только вспугнул его и заставил перейти на рысь. Но не пробежав и десятка шагов, волк взвился в небо, будто по невидимой лестнице.

Когда позже я обследовал злополучное место, то убедился, что он умудрился попасть в шесть ловушек из десяти возможных. Правда, они не причинили ему серьезного вреда, но когда неведомые тиски сжали сразу несколько пальцев на волчьих лапах, страх и боль оказались довольно сильными. В первый и последний раз за время нашего знакомства Георг утратил чувство собственного достоинства. Как собачонка, которой дверью прищемили хвост, он с визгом помчался домой, разбрасывая по дороге мышеловки, точно конфетти.

Я очень переживал это неприятное событие — ведь оно легко могло привести к разрыву наших отношений. Этого не произошло только благодаря хорошо развитому чувству юмора у Георга. Он принял все за грубую шутку весьма сомнительного сорта — чего всегда следует ожидать от людей.

Я, установил, что летом волки питаются главным образом полевками, но этим моя работа в области диететики не исчерпывалась. Я прекрасно понимал, что сообщение об открытии взаимоотношений полевка — волк произведет настоящий переворот в науке и будет встречено с недоверием, возможно, даже подвергнется осмеянию, если не будет подкреплено солидными обоснованиями.

Итак, я выяснил два важных обстоятельства: во-первых, волки ловят и едят полевок; во-вторых,