оснований нашей цивилизации. Не исключен поэтому ни сговор прогрессивной элиты с идеологами 'отката' и 'черных дыр', ни попытка подавить бунт раз и навсегда средствами все той же науки. Смыкание и взаимопорождение разорванных крайностей, прослеживавшееся с конца прошлого века, ко времени завершения первой мировой войны становится фактом. Человечество впервые вплотную придвинулось в тот момент к экзистенциальной, а следом за ней и к исторической, и политической, и социальной катастрофам. В этот предапокалиптический миг истории роль лидера, способного изменить траекторию исторического развития, берет на себя именно коммунизм как третья сила, как антитеза возврату в животное царство и бездумному прогрессизму, как научная теория и, если хотите, новая гуманистическая религия, способная продуктивно решить фундаментальные проблемы человеческого существования. Атеистический, причем воинственно атеистический характер коммунистической доктрины ничего не менял при этом по сути. Один из крупнейших философов XX века Эрих Фромм справедливо указывал, что 'многие из тех, кто открыто проповедует веру в бога, в своих человеческих отношениях являются идолопоклонниками или людьми без веры, в то время как некоторые из наиболее воинственных 'атеистов', посвящающих свою жизнь улучшению человечества, утверждению братства и любви, демонстрируют веру и глубокое религиозное отношение'. В полной мере это относимо и к идеям 'красного братства', 'красного ордена', покорившего нашу страну отнюдь не свирепостью и коварством (кто не верит – пусть попробует сегодня лишь с помощью этого завоевать десятую часть того авторитета, той степени сплоченности народа и его готовности идти за новыми лидерами). Решающим была именно новая вера, новая (весьма определенным образом и на определенной основе воспринятая) метафизическая доктрина Общего Дела. Она задела глубочайшие струны народной души и помогла отстоять гуманизм во всемирном масштабе. Патриотизм в борьбе с Гитлером сыграл немаловажную роль, но решающим был именно коммунизм, его пассионарные возможности именно в качестве новой религии. Реабилитируя все уничтоженное в пылу идеологических битв сталинской эпохи, перестройка почему-то сделала исключение для богостроительства, крайне актуальной для своего времени идеи, находившей широкий отклик и в народе, и в партии, и в среде деятелей новой культуры. Суть идеи состояла в том, что, отказываясь от упования на благополучное решение на небесах трагически неразрешимых здесь, на земле, проблем человеческого бытия, прежде всего экзистенциальных, коммунизм провозгласил возможность их решения на земле и во всем объеме, включая проблему жизни и смерти. Читающим 'Котлован' Андрея Платонова и находящим в нем лишь свидетельства коммунистических зверств и нелепостей мы рекомендуем вспомнить о вере одного из героев романа – Жачева в то, что коммунизм сумеет 'воскресить назад сопревших людей' и что Ленин, с точки зрения Жачева, 'в Москве целым лежит' потому, что 'науку ждет – . воскреснуть хочет'. Мы предлагаем также задуматься над тем, что тот гигантский труд, те лишения, страдания и муки, та энергия, с помощью которой была индустриализирована наша страна, не могли быть извлечены из недр аграрного общества только террором, страхом, колючей проволокой, доносами и идиотским энтузиазмом, и что 'тайна сия – велика есть'.
Коммунизм дал антропологическое обоснование сциентизму, философии научно-технического прогресса. Он заявил о возможности гуманизировать этот прогресс и направить его в русло Общего Дела. Это величайшая историческая задача, стержень пути, идя по которому человечество способно миновать Сциллу потребительской смерти от 'ожирения' и Харибду 'черной дыры истории'. Выдающиеся научные открытия и технические достижения обеспечили людям власть над природой, облегчили их труд и быт. Этим можно и нужно гордиться, по мнению коммунистов. Но что можно сказать о главном, о самом Человеке? Приблизила ли нас наука к реализации идеи его совершенства? Создавая удивительные машины, человек не смог ни на йоту улучшить самого себя. Его внутренняя жизнь – это ад, где поступки не согласуются с желаниями, стремления к счастью, истине, справедливости в корне извращены. К началу XX века острее, чем когда-либо, ощущалась необходимость превращенной метафизической формулы бытия, обеспечивающей восстановление духовных, творческих, одним словом, специфически человеческих высших ресурсов личности.
Традиционная религия определяла эти ресурсы как живую душу, дар божий, а деятельность по их восстановлению и развитию – как спасение души. Одним из основных средств к такому спасению она считала подвижнический труд. Это труд, превративший, например, болотистые земли древней Галлии в сегодняшнюю плодородную французскую почву с полями, пастбищами и виноградниками. Такой 'духоборческий' труд и есть прообраз коммунистического труда. При всей его эффективности этот труд не может быть рассмотрен как категория чисто экономическая, да и что способна в конце XX века решить экономика, взятая сама по себе, в отрыве от резервных возможностей человека? Коммунисты попытались сделать ставку на 'духоборческий' труд и в новых исторических условиях, при всех издержках сумели добиться неслыханных результатов на коротком отрезке исторического пути. Предстоит еще выяснить, почему при этом они проиграли экономический 'марафон'. Однако утверждать, что эта ставка была сугубо утопической, можно лишь из чисто конъюнктурных соображений. Кстати, на близкий к этому тип труда сделали ставку японцы и добились удивительных результатов. Самурай, приезжавший в Европу и учившийся там работать руками, делал это не для того, чтобы сделаться удачливым предпринимателем в западном смысле этого слова, а потому, что он хотел сделать сильной свою страну, свое общество.
Духоборчество апеллировало к подвижничеству науки, к тому, что меркантильные блага для ее лидеров не есть главное, к тому, что в нищете и голоде они способны были испытывать высшее счастье человека – счастье творческой полноты бытия. Не только превращение науки в непосредственную производительную силу вызвало в XX веке небывалый рост ее общественного престижа. Ее духовный авторитет, ее герои и мученики сыграли не меньшую, а, возможно, и большую роль. Это позволяло надеяться на создание нового типа религии – религии науки. От бого-человечества стал возможен шаг к человеко-божеству (коммунизм), противостояние на основе этого шага надвигавшемуся человеко-зверству (фашизму). Грандиозная битва между этими двумя мировыми метафизическими, метарелигиозными доктринами на первом этапе закончилась победой коммунистической метафизики. Кем надо быть для того, чтобы отрицать это? Невеждой? Провокатором? Или самоубийцей?
Сегодня мы – на пороге второго этапа глобальной схватки с 'врагом человечества и человечности'. Тезис о том, что место коммунизма занимает национализм, в этом смысле крайне примечателен. Траектория исторического развития в очередной раз поворачивается в сторону 'черной дыры истории'. Кто выступит ныне в роли спасителя? Неужто один только 'Ротари-клуб'?
Высшая миссия той великой страны, которая пойдет на чрезвычайное духовное напряжение, неизбежное при нынешнем развороте событий, должна будет состоять в том, чтобы, прорвавшись в лидирующую зону, не возглавить движение в направлении 'черной дыры', а развернуть траекторию исторического развития. В высшей памяти человечества навечно записано то, что первый раз такой подвиг осуществила наша страна. Приняв коммунистическую идеологию и переплавив ее в метафизику Общего Дела, она сумела развернуть траекторию исторического развития человечества ровно настолько, чтобы на пределе обогнуть 'черную дыру' фашизма и дать человечеству возможность продолжить историю. Согласится ли она еще раз на этот чудовищный акт подвижничества, на этот надрыв, и хватит ли у нее духовных сил?
Но как бы там ни было, уже совершенный ею подвиг, подвиг страны, народа и идеологии (именно в триединстве), дает коммунистической идее, при условии, что она сумеет отбросить преходящее, 'стереть случайные черты' и обнажить свою метафизическую сущность, право претендовать на роль духовной силы, в принципе способной останавливать 'белокурую бестию'. И что-то не видно на историческом горизонте других кандидатов, другой страны, другого народа, другой идеи, способной взять на себя эту миссию. Так разве не самоубийцей нужно быть для того, чтобы убивать это триединство, ничего не имея взамен? Сегодня сделано все возможное для отторжения коммунистической идеи в той единственной стране, которая в принципе готова была к еще одному героическому усилию для вящей славы гуманизма и справедливости. Завтра, если эта страна откажется, мир будет духовно разоружен и дряблые мышцы аморфной демократии не смогут отразить напор новой олигархии, выступающей от имени инстинкта и воли. Альтернативы коммунистической метарелигии, духовно соизмеримой ей по мощи идеи, сегодня не существует. А значит, разоружаясь, человечество допускает ошибку, по своему масштабу вполне соизмеримую с распятием Христа, с той разницей, что уповать на трансцендентальное вмешательство в данном случае, пожалуй, и не приходится. Совершив грех, человечество примет кару от себя самого, и нет уверенности, что найдется сила во Вселенной, способная отмолить этот финальный грех. А если и есть она,
